Похождения штандартенфюрера СС фон Штирлица после войны.
ШТИРЛИЦ НА КУБЕ
Эпиграф:
Штирлиц - это не фамилия.
Штирлиц - это призвание.
Пролог.
На улице стояла жара и рота военнопленных. Товарищ Сталин отвернулся
от окна и спросил:
- Так товарищ Жюков, вас все еще не убили?
- Нет, товарищ Сталин, - скорбно ответил Жуков.
- Тогда дайте закурить.
Жуков достал из кармана портсигар, подумал, давать или не давать, и
протянул главнокомандующему последнюю папиросу. Товарищ Сталин покрошил
папиросу в трубку, задумчиво закурил от протянутой спички и некоторое
время молча посапывал трубкой с очень противным звуком.
Через десять минут он спросил:
- А как там чувствует себя этот ... Штирлиц, то есть товарищ Исаев?
- Ему, наверное, трудно, - неопределенно ответил Жуков.
- Это харашо, - сказал вождь, потирая руки. - У меня для нэго есть
новое задание.
- Он просился в отпуск, - печально ответил Жуков.
- Товарищ Жюков, - сказал Сталин. - Если вождь сказал - задание,
значит - задание. И вообще, товарищ Жюков, кто у нас вождь - я или вы? Так
что идите и па-адумайте.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Германия, май 1945 года, Берлин. Немецкие части бежали из Берлина в
разные стороны. Даже Igel'ю было ясно, что война проиграна.
Штирлиц торжествовал и ел тушенку большими банками. В Рейхсканцелярии
уничтожали секретные архивы. Гитлер, страдая и качаясь от принятого
шнапса, шел по коридору и заглядывал в двери. Офицеры, встельку пьяные,
горлопанили русские народные песни и не обращали никакого внимания на
Фюрера, даже не предлагали выпить за партию. Уже совсем обеcсиленый
мощными звуками "дубинушки", сопровождаемыми покачиванием рояля, Фюрер
заглянул к Штирлицу.
Отрываясь от завязывания шнурков, Штирлиц вскочил и, выбрасывая руку
вперед вместе со шнурками, выкрикнул:
- Хайль Гитлер!
Гитлер покосился на наколку на руке Штирлица, изображавшую
репродукцию с плаката "Родина-мать зовет!", и сказал:
- Максимыч, ну хоть ты не подкалывай, - и вышел из кабинета.
В своем роскошном кабинете Мюллер собирал чемоданы и отдирал от стен
различные непристойные картинки, изображающие различных красоток и
любимого Фюрера на всяких торжественных мероприятиях. Картинки приклеились
на редкость крепко и не отдирались.
- Мюллер, а куда это вы собрались? - спросил вошедший Штирлиц.
- В Бразилию; чертовски надоел холодный германский климат, - сказал
Мюллер, засовывая в чемодан совок, детскую панамку и шмайссер.
- Значит, вот как? - Штирлиц недоверчиво достал кастет и взвесил его
на руке. Мюллер заволновался.
- Штирлиц, езжай со мной, а? - примирительно предложил он. Штирлиц
убрал кастет и достал другой, побольше, с надписью "дорогому товарищу
Штирлицу от друзей по невидимому фронту...".
- Знаешь, Мюллер, давай поедем в твою Бразилию и возьмем с собой
Шелленберга и... и Бормана, а то без него скучно.
- Скучно!? - Мюллер поморщился и потер большую красивую шишку на
затылке. Несмотря на разруху, кирпичи у Бормана водились, и в большом
количестве. К тому же Борман был профессионалом.
- А как Германия отнесется к тому, что Штирлиц покинет ее в самый
ответственный момент? - патриотически заметил Штирлиц.
- Ну, - задумчиво сказал Мюллер, - можно поехать под чьим-нибудь
именем... Ну, там...
- Нужно мне чужое имя, - обиделся Штирлиц, доставая кастет. - Мне и
своих хватает.
Мюллер задумался.
Штирлиц убрал кастет и, достав банку американской тушенки, озлоблено
воткнул консервный нож в изображение какого-то президента на крышке банки.
Президент обреченно скорчился. Мюллер покосился на нож и взглянул на
свирепое рязанское лицо Штирлица, и все мысли о сказочных пейзажах
Бразилии превратились в кошмар. Несмотря на дружеские отношения, Штирлица
брать с собою не хотелось. Штирлиц мог напакостить хуже, чем Борман - это
знали все в рейхе. Тем не менее Мюллер понимал, что Штирлица придется
брать с собой, иначе он поплелся бы за Мюллером пешком. Мюллер вытащил
панамку из чемодана и сказал:
- Знаешь, Штирлиц, ты поедешь в чемодане.
Штирлиц оскалил зубы в усмешке и достал третий кастет, самый большой
со следами крупного хищного зверя на поверхности.
- Друг детства, а может, ты меня еще в кошелек засунешь? Сам в
чемодан полезешь.
- Вообще-то, офицеры рейха не ездят в кошельках... - сказал Мюллер и
надел свою форменную фуражку.
- И советские тоже, - заметил Штирлиц, на что Мюллер загадочно
улыбнулся.
Неожиданно с грохотом распахнулась дверь и вбежал озлобленный Фюрер,
тряся рукой с зажатым в мышеловке пальцем и злобно сверкая выпученными
глазами.
- Обергруппенфюррер, что вы тут делаете? - прокричал с порога Фюрер.
- А мы тут плюшками балуемся, - ехидно сказал Мюллер, пряча под стол
бутылку шнапса. "Никогда спокойно не выпьешь в этой Германии", - подумал
он.
- Господа! - вскричал Фюрер. Увидев Штирлица, он подумал и деликатно
добавил: - И товарищи. - Штирлиц, польщенный вниманием со стороны самого
Фюрера, скромно достал банку тушенки. - Господа! Берлин пора оставлять. На
меня уже начинают обращать внимание на улице и хотят забросать кирпичами.
Борман облизнулся. Забросать кирпичами Фюрера было мечтой его темного
детства.
- А чего же вы шляетесь по городу, мой Фюрер? - сумрачно пробурчал
Штирлиц. Фюрер посмотрел на него осуждающе.
- Но в магазины же я ходить должен! - заявил он. - Вождь должен
посещать народные магазины.
- И народные сортиры по десять пфеннингов, - рыгнул Штирлиц себе под
нос. Коровы, пошедшие на тушенку, были не высшего качества, если можно
судить по отрыжке.
Фюрер слышал хорошо и скромно опустил глазки.
- Но оставить Берлин при такой канонаде будет непростым делом! -
заметил Борман, высовываясь из-за двери и поднимая палец. Все
прислушались. Канонады не было слышно. Борман засмущался и опустил палец.
- А я во що предлагаю, - поправляя папаху с красной полосой, сказал
Геббельс, вместе с Борманом пробравшийся к Мюллеру в кабинет. - У дворе
подле этого... як его?... Рейхстагу, стоить бочка такая... с колесами...
як ее?
- Цистерна, - услужливо подсказал вездесущий подхалим Шелленберг.
- Во-во! - обрадовался Геббельс и продолжил свою мысль.
- А в ей этот, як его... ну, горилка така недоперегната... - Закончив
свою длинную мысль, Геббельс высморкался в пиджак Бормана и вытер потные
ладони об свои красные штанины.
- Коньяк! - восхищенно облизнулся Шелленберг.
- Уже пустая, - заметил коварный Штирлиц. - Только литров двести
осталось. Но у меня есть очень хорошая идея.
- Яка? - вылупил красные глазки Геббельс, вытирая нос.
- Я хочу подвесить под люк этой цистерны весь коньяк, который
остался, а мы будем сидеть внутри.
- Ну, це не гарно... - мысли о коньяке покинули Геббельса, он
поправил папаху и с гиканьем удалился, позванивая шпорами.
- А ванна и телефон там есть? - неожиданно спросил Мюллер, большой
любитель комфорта.
- Нет, - ответил Штирлиц. - И фонтана с садом тоже нет. И секретарш
тоже, так что партайгеноссе Борман может не ехать.
- А я что? А я ничего, - проснулся от мыслей о коньяке Борман. Все
сочли своим долгом похлопать Штирлица по щеке, сказать "Вот такие мальчики
спасут Германию" и удалиться собирать вещи.
Штирицу эта процедура не понравилось, так как он очень боялся, что у
сотрудников Рейха могут быть грязные руки. Из всех сотрудников
Рейхканцелярии мыл руки после посещения ватерклозета один Мюллер.
Ранним утром в никому не известном предместье Парижа голодные
американские солдаты разбирали завалы. Во дворе полуразрушеного дома они
нашли полудохлую корову и цистерну с армянским коньяком. Корова равнодушно
смотрела на союзников глупыми зелеными глазами.
- Майк, посмотри, эта цистерна полна коньяку, надо ее отправить в
Штаты! - восторженно заорал один из солдат, обладатель на редкость рваных
штанов.
- Ты дурак, Боб, мы и сами можем это выпить, - сказал другой, вытирая
свой красный нос, выдающий его принадлежность к некоторой профессии. - А
корову я отвезу на ранчо.
- Нет! Я, пожалуй, заберу цистерну домой, и дома выпью, - заявил Боб.
- А корова мне не нужна, у меня на ранчо курицы есть!
Oстальные посмотрели на него негодующе.
- Не бойтесь, поделюсь, - поспешил пообещать напуганный вытащенными
кольтами Боб.
Цистерна, наполненная людьми, была перетащена на борт теплохода
"Virginia". Шелленберг, увидев в дырку название теплохода, засмущался и
собирался вылезти, но его уговорили не дурить. Теплоход отчалил, зверски
пыхтя и шлепая колесами по воде.
- Штирлиц, уберите этот чемодан, - негодующе пропищал Борман,
которому замок от чемодана прищемил ухо.
- Это не чэмадан, это кашэлек, - с грузинским акцентом заметил
Штирлиц, убирая чемодан и отпуская Мюллера.
- Ох, курить хочется, - простонал Айсман, гулко стукаясь головой об
стенку цистерны.
- Возьми "Беломор" в кармане пиджака, - сказал Штирлиц, пытаясь
спичками зажечь металлический электрический фонарь. Кто-то толстыми
пальцами Бормана начал сосредоточенно шарить по его карманам.
- Штирлиц, это ты хорошо придумал повесить под потолком бочку с
армянским коньяком, а то бы мы тут плавали в спиртном и схватили бы белую
горячку, - заметил Борман, потирая прищемленное ухо.
- Только бы эти янки не надумали устроить пьянку по пути, - заметил
Штирлиц, отдирая руки Бормана от своих карманов.
- Ох, не накаркай, - заметил Геббельс и набожно перекрестился.
- Черт, не горит, - прохрипел Штирлиц, бросая коробок на дно
цистерны.
- Штирлиц, а Вы не подумали, как мы отсюда выберемся? - спросил
Борман, облизывая вытащенную из кармана Штирлица банку варенья.
- А это не ваше дело, партайгеноссе.
Ранним утром из Брестского порта, во Франции, отчалил теплоход,
державший путь в Нью-Йорк. Вся верхушка Третьего Рейха, порядочно
укачанная во время перевозки цистерны, сидела на дне, покрытом окурками
"Беломора", и томно смотрела на свисающую с потолка бочку с коньяком.
Бочка соблазнительно покачивалась, и, расплескиваясь, коньяк капал вниз.
Айсман негодовал. Любимый Фюрер, которому посчастливилось сесть под ней, к
досаде всех офицеров, не пил, и от такого капанья жутко страдал. Также
страдали и все остальные. Первым не выдержал Айсман. Он встал и,
спотыкаясь о разложенные на полу чьи-то ноги, пересел поближе к любимому
Фюреру.
- Подвиньтесь, - угрожающе заявил он и блаженно подставил широкую
пасть с золотыми клыками под ниспадающую сверху струю.
Алкоголь быстро довел его до привычного состояния. Он попытался
полезть к Фюреру целоваться, но вежливый Фюрер на редкость больно дал ему
в глаз, не отрываясь от своих рассуждений на тему смысла жизни. Приняв
Геринга за женщину, Айсман галантно сел ему на ноги. Геринг поморщился и,
двигая толстым телом, попытался спихнуть его.
- Но мадам! - возмутился Айсман, но, получив удар кастетом по голове,
упал к ногам Штирлица.
Вскоре они почувствовали, что в цистерне стало нестерпимо душно.
Одуревший от темноты и вони, которую извергали носки Фюрера, развешенные
по стенкам цистерны на булавках великого мерзопакостника, Борман с
яростным рычанием вцепился зубами в ногу Штирлица.
- Штирлиц, если ты хочешь ходить на двух ногах, открой окно, - мягко
попросил Шелленберг, отскакивая от разъяренного Бормана подальше.
- Вы не в кабинете, партайгеноссе, - заметил Штирлиц, методично
колотя кастетом по голове Бормана, который кусался так яростно, что не
чувствовал ударов по голове.
Айсман, придя в себя, с воплем: "Вперед, за родного Фюрера" ударом
ноги разбил бочку, висевшую под потолком и начал блаженно кататься в луже
коньяка, завывая от удовольствия.
Часовой, заслышав шум на палубе, пошел посмотреть, что там
происходит. Заглянув в цистерну, он увидел внизу десяток красных горящих
глаз. Там кто-то невнятно ругался на неродных ему языках. Часовой был
парень неглупый, но из Америки, что позволило ему догадаться, что цистерну
коньяка группа людей будет пить примерно месяц, напивясь каждый день до
белой горячки. Сдерживая шевелящиеся на голове волосы, он догадался, что
это черти, и с воплем: "Спасайся, кто может!", бросился за борт. Его
примеру последовали и остальные матросы.
После того как, на палубе утих шум, офицеры выбрались из цистерны и
огляделись: на корабле не осталось ни одного матроса, а офицеры забились в
гальюн и дрожали; лишь капитан, человек без предрассудков, спокойно
продолжал сушить кальсоны на верхней палубе, напевая "Дунайские волны".
Штирлиц с воплем: "За Родину, за Сталина!" - ворвался на капитанский
мостик, но обнаружив, что там никого нет, стал крутить все, что попадалось
ему под руки. Первым пострадал капитан, упав с мостика вниз головой и
кальсонами на голове. Выворачивание шурупов, соединяющих части обшивки,
кроме заноз, не давало никаких результатов. Штирлиц сообразил, что
верчение штурвала в разные стороны приводит к смене наклона корпуса
теплохода, и, как следствие, смене курса, и корабль взял курс, как
казалось Штирлицу, на Бразилию. Где находится Бразилия, он точно не знал,
но слышал, что там в лесах водится много диких обезьян и вообще неплохо
кормят. Посмотреть на обезьян ему хотелось. Самым экзотичным зверем,
которого Штирлицу довелось видеть за свою жизнь, был дядя Вася в его
родном подъезде, однажды упившийся до состояния дикобраза. Это событие
оставило неизгладимое впечатление у будущего разведчика. К тому же Штирлиц
порядочно изголодался.
- Штирлиц, а Вы уверены, что мы плывем в Бразилию? - поинтересовался
Кальтенбруннер.
- Не уверен, - спокойно ответил Штирлиц, отвинчивая для своих
командирских часов стрелку от компаса.
...Шел десятый день плавания в Бразилию, но Бразилии не было видно.
Любимый Фюрер постирал носки.
...Шел двадцатый день плавания в Бразилию, Бразилия показалась.
Носки высохли.
- Земля!!! - завопил Айсман, падая с реи, на которую был вздернут за
то, что выпил весь коньяк, но не долетел, а повис на каких-то веревках,
что вызвало у него дурные ассоциации.
- Бразилия! - обрадовался Штирлиц, смотря в бинокль довоенного
образца, похожий на микроскоп (зрение у разведчика было отличное). -
Обезьяны!! Тушенка!!!
С криком: "Ура!!!" - все офицеры побросали банки с тушенкой Штирлица,
которой питались за время плавания, и высыпали на палубу.
Через час они пристали к берегу.
Штирлиц озабоченно оглядывался, подыскивая подходящее дерево для
антенны передатчика. Не найдя ничего подходящего, он с кряхтением полез на
корабль. Прихватив из цистерны любимую бензопилу "Дружба", он свалил рею,
поволновав слегка Айсмана, и перетащил бревно на берег. Айсман грязно
ругался, вытаскивая щепки из ушей. Воткнув бревно в песок, он передал
открытым текстом:
"Юстас - Алексу.
Я в Бразилии. Ура! Ем бананы. И кокосы. Юстас."
Центр не замедлил с ответом:
"Алекс - Юстасу.
Юстас! Вы кретин, какого фига и какого ... (не разборчиво, но вполне
понятно)... и вообще, это не Бразилия, а Куба.Алекс."
Основательно треснув рацию, Штирлиц стал ожесточенно грызть зубами
твердую оболочку ближайшего кокоса.
Из кустов вышел какой-то заросший парень, который от души
поздоровался со Штирлицем, шепнув ему пароль "Можайское молоко лучше",
передал шифровку.
- Фидель Кастро Рус, можно просто Федя или Железный Фидель.
- А это - верхушка Третьего Рейха, - сказал Штирлиц, и начал
представлять офицеров Фиделю. - Это Айсман, - ткнул лежавшего у его ног
Айсмана. - Те трое - Шелленберг, Кальтенбруннер и Фюрер. Тот, кого бьют те
пять офицеров, которых я не знаю, Борман. Этот друг, с панамкой, лежащий в
тени пальм, друг моего детства и гордость ГЕСТАПО - Мюллер. Те трое, что
перепили горилки и пристают к негритянке: Геринг, Гиммлер и Геббельс.
Мимо них прошли две негритянки, покачивая бедрами и выдающимися
подробностями.
- Как тебе та, что с краю? - спросил Фиделя Штирлиц.
- С какого?
- С другого.
- А ничего ... - сказал Фидель и побежал за негритянками.
- Стой, - крикнул Штирлиц, хватая Фиделя за плечо. - Моя с краю, я ее
еще в Германии забронировал. Радистка-негритянка - это звучит.
Через два часа Штирлиц понял, что две радистки - это много и, немного
спустя, уснул. Борман хотел познакомиться с одной из штирлицевых радисток,
но, получив от спящего Штирлица ногой в ухо, успокоился. Мюллер, как самый
лучший друг Штирлица, плюнул, кинул карты, в которые он играл эти два часа
сам с собой, оставив себя тринадцать раз дураком, надел панамку и, взяв
ведерко и совочек, угрюмо сопя и напевая гимны, пошел лепить куличи из
прибрежного песка. Песок был сух, как в камере пыток, и это чрезвычайно
интеллектуальное занятие Мюллера разочаровало. Айсман, Шелленберг и один
из офицеров стали обучать негров немецкому языку, так как им нужны были
работники, а по-испански понимaл лишь Шелленберг, который был шпионом
многих разведок, но сам не знал, каких именно. Вскоре негры могли прилично
материться как на немецком, так и на русском диалекте.
- Ну почему ж я импотент? - нараспев страдал вслух великий Фюрер,
смотря, как офицеры бегают за негритянками.
- А вот потому, - сказал Борман, раздвигая листья пальмы и швыряя
кокос на голову великому создателю "Main Kampf". С кем боролся Фюрер,
Борман не знал, но это не мешало ему хорошо прицелиться в многострадальный
затылок. Фюрер, раскинув мозгами, сказал: "Все таки Дарвин был прав; кто
кто, а Борман произошел от макаки", и продолжил изучение смысла жизни.
Борман прицелился вторично, но уже в Мюллера.
- А где мы будем жить? - спросил проснувшегося Штирлица Мюллер, сняв
панамку и вытирая кокосовое молоко с лысины.
- Не знаю, - сказал Штирлиц. - Может быть, здесь есть неподалеку
свободное бунгало.
- А ванна и телефон там есть? - поинтересовался великий любитель
комфорта, вытряхивая скорлупу от кокосового ореха из-за шиворота.
- Отвяжись, - злобно брыкнул Штирлиц и перевернулся на другой бок.
Мюллер некоторое время походил вокруг Штирлица, потолкал его, но, получая
лишь удары в ухо, отстал. Одев панамку, обиженный Мюллер с тем же вопросом
обратился к вылезшему из кустов Фиделю Кастро.
- Вообще, у меня есть маленькая вилла, так что, если не возражаете...
- А ванна и телефон там есть? - спросил Мюллер, заискивающе глядя в
глаза будущему великому творцу революции на Кубе. Фидель Кастро не знал,
что такое телефон, и задумался.
Деликатный Мюллер не стал отказываться и, подняв свой чемодан,
направился за Фиделем. Его примеру последовали остальные. Спящего Штирлица
разбудили, получили по зуботычине, но все же уговорили идти на виллу
Фиделя. Штирлиц не сопротивлялся. Вилла Фиделя занимала пространство если
не девяноста пяти, то точно девяносто трех процентов Кубы. Ради блага
народа творец революции не скупился на мелочах. К великой радости Мюллера,
у Фиделя на вилле было много ванн, но телефона не было ни одного.
Разочарованный Мюллер направился к Штирлицу и попросил рацию.
- А пошел бы ты в песочницу, - равнодушно сказал Штирлиц, ковыряясь в
банке тушенки. Мюллер насупился и, приготовившись заплакать, начал злобно
ругать Штирлица в частности и русских разведчиков вообще.
Такой наглости Штирлиц не ожидал и одной зуботычиной Мюллер не
отделался. Штирлиц, который уже давно никак не резвился, долго бил Мюллера
ногами, а, натешившись, отряхнул с него пыль, поправил панамку и дал
рацию.
- Сломаешь, будешь мои носки стирать, - сказал Штирлиц. Более ужасной
угрозы Мюллер не слышал ни разу; ему вспомнились родные застенки ГЕСТАПО,
затем носки Штирлица, и он всплакнул.
- Я только немного поиграю и отдам, - пропищал он, размазывая сопли.
Штирлиц достал банку кубинской тушенки из сахарного тростника и стал
сосредоточенно ковырять в ней вилкой, ожидая, пока Мюллер уйдет. Мюллер с
трудом взвалил на спину рацию Штирлица, крякнул и направился к себе. Рация
заняла почти половину комнаты Мюллера.
Штирлицу это напомнило страдания пастора Шлага по поводу сейфа и
швейцарской границы. Для полноты момента не хватало лыж. Сбегав в свои
апартаменты, он напялил на Мюллера ласты, памятные ему лыжи, оставшиеся от
священника, подтолкнул к выходу и чисто по-дружески посоветовал петь
песни, не по поводу сокрушая шкаф самым маленьким кастетом.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В это время в кабинете Фиделя Кастро намечался кутеж. Очнувшийся от
морской качки Борман сидел в роскошном мягком кресле и намечал новые
гадости. Его гибкий, изощренный, изобретательный ум перебирал множество
планов, но он остановился на одном, наиболее гадком.
Подойдя к секретарше Фиделя, он немного посмущался и спросил:
- А скажите, у вас веревки есть?
- Какие веревки? - удивилась секретарша.
- Ну там... Разные... Бельевые, например...
- А зачем они вам? - секретарша насторожилась и недоуменно посмотрела
на Бормана.
Борман потупил взгляд и понес такую чушь, что секретарша Фиделя
заткнула уши и принесла ему большой моток веревок. Борман оживился и
принялся прикидывать, сколько гадостей получится из такого количества
веревки. По самым минимальным подсчетам гадостей получалось предостаточно.
Борман, оскалив зубы, достал мачете, которое он стянул там же.
Спустя час все на вилле Фиделя собрались в гостиной и уставились на
Фиделя. Тот повернулся к любимому Фюреру.
- Что вы будете пить - горилка, квас, шнапс, водка, портвейн, чача,
самогон, джин, коньяк, первач?
- Шнапс, конечно, - сказал патриот Фюрер, оглушенный кубинским
обилием, а Айсман упал на пол, шокированный такой тусовкой. В этом помог
ему и совсем слабый пинок Штирлица, который не любил, когда ему мешали.
- На леденцах, пшенице, мармеладе, тушенке?
Фюрер задумался и сказал:
- Вдарим шнапса на тушенке.
Фидель протянул руку к бутылке шнапса с плавающей внутри жестянкой
тушенки. Коварный Борман потянул за веревочку, бутылка пролетела через
стол и упала на колени спящему Шелленбергу.
- Вперед, в атаку! - вскричал Шелленберг, которому едкий шнапс попал
в глаза, а тушенка за шиворот. Борман злорадно потирал руки.
Фюрер недоуменно осмотрел всех и достал из бокового кармана графинчик
со шнапсом. Все оживились и протянули стаканы. Как всегда, Мюллеру ничего
не досталось. Он надул губы, достал совок и удалился на улицу. Раздался
металлический грохот. Борман еще раз потер руки и побежал посмотреть.
Мюллер лежал под кучей железного хлама, произнося ругательства в адрес
того, кто их там положил. Все вышли на улицу послушать. Борман радовался,
как ребенок. Ничто не доставляло ему столько удовольствия, как мелкие
пакости.
Фидель посмотрел на лежащего под железками Мюллера и произнес что-то
по-испански.
- Что вы сказали? - переспросил любимый Фюрер. Фидель очень
засмущался, но не ответил. Стоящий рядом Шелленберг, к которому обратился
Фюрер, подумал и сказал:
- На немецкий это не переводится. Спросите у Штирлица, он объяснит.
Тем временем к вопящему Мюллеру подошли негры и стали разгребать
металл, ругаясь не хуже Штирлица. Перед таким великолепием неприличных
слов Мюллер замолчал и прислушался. Вскоре он вылез из-под хлама,
отряхнулся, надвинул панамку низко на лоб и злобно оглядел всех, затем он
треснул полбутылки клюквенного морса, сплюнул. Борман не любил, когда на
него плохо смотрели, и поэтому он быстро исчез внутри виллы, огибая свои
же ловушки и попутно расставив две-три веревки. Фидель, показывая из окна
бутылку водки, привлек внимание офицеров, и они, соблазнившись ее
заманчивым блеском, облизнувшись, пошли внутрь.
С верхнего этажа появился злой Штирлиц.
- Водки, - сказал он вопросительно глядящему на него Фиделю. Тот
налил ему стакан водки, Штирлиц опрокинул его себе в рот, Фидель налил
еще, Штирлиц сглотнул остатки водки из стакана и быстро подобрел.
- Федя, - сказал он заплетающимся языком, - пошли к бабам.
Фидель не любил вульгарностей и поморщился.
- Ты чего, Фидель? - Штирлиц посмотрел куда-то мимо Фиделя мутным
взглядом и спросил: - Ты ваще это ... ты меня уважаешь?
Фидель поморщился еще раз, но отвязаться от выпившего Штирлица мог
только Мюллер или сам Кальтенбруннер.
"А что на это скажет Кальтенбруннер?" - подумал Фидель. Штирлиц икнул
и налил себе кваса. Офицеры, понимая, что Штирлиц сейчас разойдется,
понемногу начали исчезать из помещения. Остался один Борман, который
жаждал новых пакостей. Штирлиц оглядел зал мутным взглядом и заметил
Бормана.
- Ты, как тебя?.. Борман! Иди сюда быстро...
Борман с сомнением посмотрел на дверь. Убежать от нетрезвого Штирлица
не представлялось возможным. Борман покорно встал и подошел к Штирлицу.
Броском ноги Штирлиц посадил его на стул и налил стакан водки. Влив
спиртное в пасть сопротивляющемуся Борману, Штирлиц спросил:
- Слушай, Б-Борман, ты с какого года член партии?
- С тридцать третьего, кажется, - ответил Борман, не понимая, к чему
клонит Штирлиц.
- А какой партии? - Штирлиц, как на допросе, достал листок бумаги и
принялся что-то записывать.
- НСДАП, - ответил необдуманно Борман, и Штирлиц тут же рассвирипел.
- Кому продался? - прошипел он, хватая Бормана за воротник. -
Фашистам продался, морда национал-социалистская?.. Вот ща как дам...
больно...
Борман с испугом посмотрел на Штирлица и хотел убежать, но Штирлиц
крепко держал его за воротник. Достав из кармана кастет, он стал им
поигрывать, обнажив крепкие зубы. Это Борману не понравилось, тем более,
что Штирлиц противно дышал на него перегаром.
- Штирлиц, отпусти меня, - попросил Борман, жалобно глядя на Штирлица
добрыми честными глазами. Штирлиц расплылся в зверской улыбке и
отрицательно покачал головой.
- Я больше не буду, - пообещал Борман.
В это время в зал вошел Фидель Кастро. Штириц рыгнул Борману в нос,
сказал "Не верю" и отпустил его. Борман, сообразив, что Штирлиц может
передумать, применил ноги и быстро исчез.
- Федя, иди сюда... - позвал Штирлиц. Фидель достал из внутреннего
кармана пиджака стакан и с готовностью подошел к нему. Штирлиц налил ему
воды из вазы с фиалками. Фидель понюхал стакан, поблагодарил, но пить не
стал.
- Слушай, Фидель, позови-ка ко мне этого... ну, как его?... Мюллера
ко мне позови.
Фидель на некоторое время исчез на улице, затем вернулся и сказал:
- Он в песочнице. Позвать?
- Зови, - сказал Штирлиц голосом большого начальника. В гостиной
появился испуганный Мюллер в своей панамке.
- Слушай, Мюллер, - сказал Штирлиц, поудобней устраиваясь в кресле. -
Ты это... давай рацию обратно, а то у меня сегодня связь с Центром!
- ... с Центром, - поворила секретарша Фиделя, конспектируя речь
Штирлица в записную книжку, чтобы потом донести Куда Следует.
- Да, с Центром, - капризно сказал Штирлиц. - И вообще, давай
побыстрее, а то меня еще радистка ждет.
При слове "радистка" Штирлиц загадочно улыбнулся и сделал рукой
хватательное движение. Мюллер пожал плечами, сплюнул на пол, вздохнул и
отправился за рацией.
Ночью Штирлицу не спалось. Он очень боялся пропустить связь с
Центром, хотя и знал, что Центр от него просто так не отвяжется.
Часа в три ночи Штирлиц включил рацию. Из большого динамика
послышалось зверское шипение, погромыхивание и скрежет. Штирлиц
чертыхнулся и, достав отвертку, полез внутрь рации. Через двадцать минут
он вылез оттуда, недоуменно глядя на обугленный совок и пытаясь понять,
что это такое. Решив не заниматься расследыванием, он бросил совок в окно.
Там раздалась возня и ругательства. Разведчик не знал, что не ему одному
интересно, что же такое сообщит Центр. Штирлиц включил рацию и пошел
искать радистку. Без радистки у Штирлица работа не спорилась. За неимением
лучшего он за два дня обучил негритянку стучать по ключу обеими руками.
Негритянка быстро поняла, чего от нее хочет Штирлиц и не сопротивлялась.
Из окна появилась заинтересованная физиономия Бормана.
- Ну? - вопросительно посмотрел он на Штирлица.
- Чего тебе? - спросил Штирлиц. - Быстрей давай, - попросил Борман. -
Думаешь, легко на карнизе висеть?
- Не знаю, - сказал Штирлиц, вытаскивая у Бормана из кармана моток
веревок, четыре булавки и коробку кнопок. Борман угрюмо засопел и исчез в
темноте, а Штирлиц задернул штору. Он не любил, когда кто-нибудь мешал ему
работать с радисткой.
Посадив радистку, на стул он велел ей не дергаться и слушать.
Негритянка обнажила белые зубы и надела наушники. Вскоре она стала
записывать корявыми буквами:
"Говорит Киев. Киевское время..."
Штирлиц громко сказал нехорошее слово радистке, но она не обиделась,
потому что не поняла. Перестроив рацию, Штирлиц согнал радистку со стула и
стал слушать сам. Истинное сообщение гласило:
"Алекс - Юстасу.
Товарищ Юстас! По сообщениям доверенных лиц, некто из бывших офицеров
Рейха собирается торговать наркотиками с США. Найдите и обезвредьте.
Алекс."
"Уже успели", - подумал Штирлиц.
В окне показалась физиономия Бормана.
- Ну, как? - спросил он.
- Молча, - угрюмо сказал Штирлиц, отбирая у него очередную партию
веревки, булавок и гвоздей. - И когда ты только успеваешь, - сквозь зубы
процедил Штирлиц, бросая горлопанящего Бормана вниз. Там раздался грохот и
возня. Штирлиц, обиженный до глубины шпионской души, ударил молотком по
рубильнику рации, которая иначе не выключалась, разбил лампочку
(выключателей на вилле Фиделя не было, и свет горел круглые сутки) и лег
спать.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ночью он проснулся от тихого шороха. Опытный совесткий разведчик не
вскочил и не заорал "Спасите, воры", как сделал бы китайский или
парагвайский шпион. Штилиц тихо лежал носом к стенке и не шевелился.
Кто-то шарил по комнате. Он лазил по всем темным углам, заглянул под
кровать, прошелся даже по Штирлицу, с кряхтением перелезая через него,
затем высморкался в одеяло и залез в рацию.
Такой наглости Штирлиц не выдержал. Тихо встав, он спокойно подошел к
рации, внутри которой кто-то чихал и ругался на тесноту. Ругань, как понял
Штирлиц, была на непонятном языке. Разведчик послушал немного притязания
ночного визитера, раздающиеся из рации, затем отыскал отвертку, завинтил
крышку и лег спать.
Проснувшись утром, он не стал смотреть, кто же все-таки залез к нему
ночью и теперь громко храпел в недрах рации. Штирлиц не любил делать то,
что можно было бы сделать потом.
Спокойно позавтракав и обсудив с остальными офицерами качество,
недостатки и превосходства негритянок, Штирлиц пришел обратно к себе и
стал развинчивать рацию.
Оттуда, сопя, вывалился кто-то, совершенно Штирлицу незнакомый.
Приведя свого пленника в чувство пинками, Штирлиц посадил его на стул и
начал допрос. Штирлиц владел английским еще хуже, чем японским, а
по-японски он вообще не знал ни слова. Пришлось обучить шпиона говорить
по-немецки и ругаться по-русски, так как привлекать к такому делу
Шелленберга, знавшего все языки, совсем не хотелось. Шпион быстро объяснил
Штирлицу, чей он шпион и чего хотел свистнуть у Штирлица. Кроме вчерашней
шифровки, ему ничего не было нужно.
Чтобы отвязаться от назойливого шпиона, Штирлиц подарил ему свои
носки, дал в нагрузку пару пинков и отпустил. С американской разведкой
связываться не хотелось - это пахло конфликтом с Шелленбергом, который
считал себя полномочным представителем ЦРУ в Рейхканцелярии.
Одними носками от шпиона отделаться было не так то просто. Он
попробовал перевербовать Штирлица, но так как русский разведчик сказал ему
очень непонятную фразу из трех слов, шпион выругался по-английски и решил
к Штирлицу не приставать.
Штирлиц сел и задумался. Задание, данное ему Центром, обещало
множество приключений, связанных с погонями, перестрелками и таинственными
похищениями документов. Так Штирлицу представлялось каждое очередное дело,
но обычно оказывалось, что самое крупное приключение связано только с
очередной пакостью партайгеноссе Бормана. Штирлиц вздохнул и достал
бутылку водки. Стаканов не было, а с горла Штирлиц пил только в
исключительных случаях.
Радистка куда-то пропала, в противном случае можно было бы послать за
стаканом ее. Штирлиц вздохнул еще раз.
"Интересно, едят ли негры тушенку?" - подумал Штирлиц. В коридоре
послышались шуршащие шаги. Партайгеноссе Борман полз по коридору на
коленях и протягивал веревку. Очередное адское устройство Бормана
обеспечивало одновременное обслуживание двенадцати жертв. Некоторое время
Борман проторчал около апартаментов Штирлица, ожидая, пока тот выйдет.
Испытать новое устройство на Штирлице - такова была давняя мечта мелкого
пакостника. У Штирлица не было ни малейшего желания ни быть стукнутым
кирпичом по затылку, ни быть облитым кипятком. Жесткие кокосовые орехи,
яичная скорлупа и шкурки от бананов тоже не предвещали ничего хорошего.
Штирлиц молча сидел и ждал.
В это время в коридоре послышался шум и гиканье. Геббельс нашел в
запаснике у Фиделя шаровары и папаху и вспомнил свою юность и родную
Украину. Борман насторожился и спрятался за кадку с кактусом. Штирлиц тоже
выглянул из своего кабинета: ему тоже было интересно узнать, кто на этот
раз попадет под кирпич или что там еще придумал изощренный ум Бормана.
Позвякивая шпорами, Геббельс подошел к лестнице и взялся за поручень.
Тут же раздался грохот, сверху посыпались перья, стружки, обломки железок,
гвозди и скрепки. Из стен стали с большой интенсивностью бить струи и
кипятка и ледяной воды. Когда запас пакостей иссяк, Геббельс был
одновременно ошпарен и окачен ледяной водой, исцарапан, взъерошен, весь в
пуху, стружках и без шаровар, но при шпорах. Озираясь по сторонам,
Геббельс от злости сверкал глазами и искал виновного. В такой момент
опасно попадаться под горячую руку разъяренного и мокрого офицера Рейха.
Секретарша Фиделя, попавшая под эту горячую руку, естественно, не
знала таких тонкостей. Геббельс набросился на нее, как разъяренный тигр.
Он завопил бы "Почему пиво разбавлено", как это делал Штирлиц, но он был
не в ресторане, и поэтому Геббельс ограничился несколькими десятками
украинских ругательств, не вполне понятных добропорядочным секретаршам.
Но секретарша Фиделя Кастро должна быть секретаршей особого класса.
Горячая мексиканская кровь пробудила в ней атавистические инстинкты, и она
разразилась такими ругательствами, что Геббельс почувствовал некоторое
увядание в своих ушах. Схватив в охапку остатки своих шаровар, он, не
разбирая дороги, помчался по лестницам. Довольно скоро Геббельс заблудился
и стал звать на помощь. Вечером его нашла в самой дальней части резиденции
Фиделя группа добровольцев, ушедших искать несчастную жертву пакостей
Бормана. Геббельс был мокр, зол и голоден.
Бормана заперли в ватерклозет на верхнем этаже виллы. Он сидел там и
громко вопил об ущемлении человеческих прав и плел всякую чушь, вконец
одурев от жары. Его никто не слушал. Рано утром он отодрал от пола унитаз,
проломил им дверь и скрылся в джунглях.
Некоторое время он, до ужаса голодный, бродил там и питался зелеными
бананами. В конце концов он проголодался до полусмерти и большими прыжками
прибежал обратно на виллу. К его удивлению, там по нему никто не скучал.
Борман обиделся и начал готовить очередную пакость.
Тем временем Штирлиц сосредоточенно думал о возможных претендентах на
роль торговца наркотиками. Борман с его мелкими пакостями на данную
кандидатуру явно не подходил. Айсмана больше интересовали черномазые
красотки с белыми зубами, чем наркотики. Гиммлер каждый день напивался до
потери рассудка и был в здравом уме только четыре минуты в сутки - когда
выбрасывал в окно пустые бутылки. Геринг пропагандировал в рядах
работающих негров преимущества очистки бананов сверху вниз перед обратным
способом. Мюллер круглые сутки проводил в песочнице и больше его ничего не
интересовало.
Конечной кандидатурой для Штирлица остался Шелленберг. Советский
разведчик никогда не ошибался.
"Интересно", - подумал Штирлиц. - "Где этот проходимец собирается
брать наркотики?"
Взгляд на двор избавил его от последних сомнений.
Шелленберг стоял с указкой перед плакатом с надписью "Технология
производства яблочного сока из кокаина, героина, стружек и смолы" и с
выпученными глазами, брызгая слюной, что-то внушал неграм, смотрящим на
него с полнейшим равнодушием.
- Шелленберг, твою мать! - заорал Штирлиц. Шелленберг вздрогнул и
подскочил, как будто бы на него упало бревно.
- Ты, ты, не оглядывайся! Это я тебе говорю! Иди сюда.
Шелленберг поискал глазами место, куда можно было бы отпрыгнуть.
Подобного места поблизости не было. Шелленберг обреченно вздохнул, положил
указку и направился в кабинет Штирлица.
- Ты чего там говорил? - спросил Штирлиц вполне миролюбиво.
- Да так, мысль одна... - сказал Шелленберг, потупив глазки.
- Верю, - сказал Штирлиц, доставая кастет. Чему он должен поверить,
он не знал, но сказал это на всякий случай. - Какая мысль?
- Я предлагаю способ, - начал Шелленберг доклад, как в годы своей
юности в Кембриджском университете. - производства яблочного сока из
кокаина, ге...
- Стоп, - сказал Штирлиц, - молодец, иди.
Шелленберг, радостный, что вышел живым от Штирлица, большими шагами
направился во двор. Негры уже разошлись; ценный плакат был раздерган на
бумагу для цигарок. Взяв указку, на которой уже были видны следы чьих-то
зубов, он выругался и сказал вслух:
- Чертов Штирлиц, вечно на самом интересном месте.
- Чего? - вездесущий Штирлиц стоял сзади.
- Да так... ничего... - замялся Шелленберг. - Вот... птички летают...
всякие...
- Я тебе дам птички, - сказал Штирлиц, отряхивая птичий помет с
рукава мундира. Он оскалил зубы и достал кастет.
Этот кастет Шелленбергу определенно не нравился. Штирлиц взвесил
кастет на руке, для пробы дал Шелленбергу в зубы. Тот ойкнул и упал.
Штирлиц покачал головой, стукнул его пару раз ногой и удалился. Даже
китайские шпионы не удостаивались такой чести. Очнувшийся Шелленберг
блаженно выплюнул четыре зуба и посмотрел в глубокое синее небо.
- До чего зе зить хоросо, - сказал он.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Прошел месяц. Шелленберг вставил себе новые передние зубы заместо
старых, так квалифицированно выбитых кастетом Штирлица. Мюллер построил во
дворе виллы новую большую песочницу. Борман установил новую пакостную
систему совсем без веревочек, в результате чего Фидель хромал и ходил с
огромным синяком под левым глазом. Геббельсу выписали из Украины новые
шелковые шаровары. Фюрер уехал в Бразилию лечиться от импотенции. К
Штирлицу каждый день наведывался американский шпион, сидел у него в
приемной часа два, заглядывал в сейф. В сейфе Штирлиц хранил ценную
американскую тушенку, на которую американский шпион не мог и смотреть.
Тушенка кончалась с каждым днем, и Штирлиц стал подумывать над вопросами
ее пополнения.
- Слушай ты, зануда, - сказал он однажды американскому шпиону. Тот
ожидал пинка или подзатыльника и поэтому зажмурился. - Ты, я тебе говорю,
хочешь, чтобы я на тебя работал, давай сюда ящик... нет, эшелон с
тушенкой!
Шпион засуетился и пообещал привезти тушенку на следующий же день.
Штирлиц с чистым сердцем вскрыл свою последнюю банку тушенки и через
двадцать минут уже прислушивался к умиротворенному бурчанию в своем
животе. Когда Штирлиц наедался, с ним можно было поговорить на отвлеченные
темы. Этим и воспользовался Фидель.
- Штирлиц, как вы относитесь к женщинам? - спросил он. Штирлиц
задумался. Последняя женщина, к которой он относился, убежала от него
прошлой ночью. Поэтому Штирлиц не нашел ничего лучшего как после
десятиминутного раздумья спросить "А что?"
- Да так, - Фидель знал, что к человеку, на вопрос о женщинах
отвечающего "А что", лучше не лезть с подобными вопросами.
На улице раздались дикие вопли: новой пакостью Бормана было
расставление всевозможных капканов, и ничего не подозревающий Айсман
весьма неосторожно попал в самый плохо замаскированный. От такого сильного
вопля повязка, закрывающая глаз Айсмана, лопнула и оба его совершенно
идентичных глаза полезли на лоб. Айсман орал до тех пор, пока двое
здоровенных негров, воспользовавшись огромными ломами, не раскрыли капкан.
Пока охающего Айсмана уговаривали не кусаться и надеть повязку на глаз,
вопли повторились. Шелленберг, возвращающийся с плантации бананов, где он
уговаривал всех выращивать вместо бананов кокаин, героин или коноплю,
зазевался и попал в другой капкан, поменьше, но помощней. Штирлиц, видя
такой оборот дела, залез в свой походный чемодан и разыскал пару кирзовых
сапог. В таких сапогах его боялись все. Удары этих сапогов по телу
оставляли такие синяки, что Шелленбергу, которого Штирлиц в свободное от
работы время очень любил пинать ногами, оставалось желать лучшего.
Вечером Шелленберг, хромая на всякий случай на обе ноги, шел по
лестнице в самом дурном расположении духа. По какой-то прихоти судьбы
женщинам Шелленберг не нравился и кокаин на капризной кубинской земле не
рос. Шелленберг шел по лестнице и, скрипя новыми зубами, думал о смысле
жизни. Пока он окончил мысль, начатую на полпути между первым и вторым
этажом, бывший шеф контрразведки с удивлением обнаружил, что попал на
чердак.
Совершенно неожиданно к нему подошла заросшая личность в форме НКВД и
на ломанном немецком поинтересовалась:
- Вы не скажете, как пройти в библиотеку?
- До Арбата на метро, а там пешком, - неожиданно для себя четким
металлическим голосом справочного бюро ответил Шелленберг. Заросшая
личность холодно посмотрела на него из-под поросшего мхом козырька
фуражки.
- Ты что за птица? - спросил Шелленберга лейтенант НКВД Помордайский,
присланный специально из Москвы для того, чтобы контролировать работу
Штирлица.
- Не знаю, - прошелестел Шелленберг, перепуганный до сползания
галифе.
Лейтенант Помордайский достал из кармана маузер и мрачно стал им
поигрывать. Шелленберг облегченно вздохнул и подтянул галифе. Маузеров он
не боялся - чего его бояться, им как не бей, больше двух зубов не выбьешь.
Это знали все в Рейхканцелярии, даже беззубый Кальтенбруннер, с рождения
пользовавшийся протезами. У Штирлица, например, маузеров было шесть. Со
временем коварный Борман перетаскал их все колоть орехи. Сам Штирлиц
предпочитал кастеты. Лейтенант Помордайский не знал таких тонкостей, иначе
вместо сорока шести маузеров он положил бы в свои бездонные карманы
парочку кастетов. Сейчас же он стоял и думал, почему эта нацистская морда
так хладнокровно смотрит на него и еще так гордо поддерживает штаны.
На Лубянке Помордайского знали и боялись. Там он имел еще более
темную репутацию, чем партайгеноссе Борман. Темные коридоры Лубянки
позволяли устанавливать еще более сложные комбинации веревочек, потянув за
которую, несчастный, которому посчастливилось не смотреть себе под ноги, в
лучшем случае выпускал в коридор из скрытой в стене потайной клетки
голодного медведя. Об веревочки, которые Помордайский протягивал во время
ночных дежурств в Кремле, спотыкался сам товарищ Сталин. После таких
спотыкновений Помордайский прятался подальше и все время ожидал, что за
ним придут и самого отдадут на растерзание свирепому медведю, но медведь
был лучшим другом Помордайского, и не хотел его терзать.
Помордайский показал гордящемуся Шелленбергу кулак с наколкой,
изображающей фигу, сказал "Смотри у меня, фашистская ..., спичками не
балуйся" и пошел искать Штирлица.
Штирлиц ждал американского шпиона с вытекающими отсюда последствиями
в виде эшелона тушенки. Штирлиц был голоден, а кроме тушенки ему ничего не
хотелось. Наконец в кабинете Штирлица загромыхала рация. Телефонный звонок
Штирлицу заменяло ведро с камнями. Штирлиц надел наушники и важно сказал
"Алле". Так как телефонной трубки у Штирлица не было, его никто не
услышал. Из наушников раздалось шипение, и кто-то весьма противным голосом
сказал "Тушенка в пути".
Штирлиц оживился. За свою жизнь он видел тушенку в различных
количествах, но эшелонами он видел только солдат и лошадей. Он мгновенно
размечтался о большом количестве блюд, которые можно приготовить из
тушенки. Воображение рисовало ему заманчивые картины: тушенка со спаржей,
тушенка с трюфелями, заливное из охлажденной тушенки. Облизывающегося
Штирлица прервал смущенный Борман.
- Чего тебе? - спросил раздраженный такой истинно бормановской
бестактностью Штирлиц.
- Да вот, - сказал Борман, протягивая Штирлицу листок бумаги.
"Заявление", - прочел Штирлиц, - "Прошу принять меня, ... (много раз
зачеркнуты хвалебные эпитеты ) ..., Бормана в вашу русскую партию. Мартин
Борман."
- Так, - озабоченно сказал Штирлиц. - Только Бормана нам и не
хватало...
Борман обиделся и стал, сопя, ковырять указательным пальцем правой
руки в ладони левой. Штирлиц встал и начал походкой очень большого
начальника ходить взад-вперед по комнате.
"Сейчас будет бить", - подумал Борман.
"Да, и очень больно", - подумал Штирлиц.
- Ну, я пойду? - спросил Борман.
- Иди, - сказал Штирлиц, вынимая из ящика стола бланк заявления о
вступлении в ВКП(б). - Заполнишь и принесешь, - сказал он Борману,
протягивая заявление.
Борман радостно высунул язык и вцепился обеими руками в заявление.
Если бы у него был хвост, он незамедлительно начал бы им вилять. Борман
ушел к себе и стал исследовать бланк заявления. Он был составлен лично
Штирлицем для перевербования немецких офицеров. Перевербовываться никто не
хотел, и первый бланк Штирлиц израсходовал на Бормана.
Борман прочитал заявление с начала до конца, затем с конца до начала
и почувствовал некоторое закипание в мозгах.
На двадцать шесть вопросов он не мог дать вразумительного ответа.
Анкета требовала отвечать на все вопросы однозначно: да или нет, а что,
думал Борман, написать в графу "Пол"? Да? А что это значит? А если нет?
Нет, пол у Бормана был. Поэтому Борман плюнул и написал в графе "Пол"
слово "паркетный". В графе "семейное положение" он, не долго думая,
написал "днем - снизу, вечером - в зависимости от влажности воздуха". На
вопрос есть ли родственники за границей, он написал "я сам за границей".
Некоторые пункты анкеты представляли собой образчики истинно советского
крючкотворства. На просьбу описать свои характерные черты Борман
послюнявил обгрызанный карандаш, наморщил лоб и вписал: "толст, лыс и
злопамятен".
В конце концов к вечеру у Штирлица на столе лежал истрепанный листок
бумаги, прожженный в трех местах и с маслянным пятном посередине на тему
советской анкеты, в которой Борман изголялся, как мог. Штирлиц брезгливо
взял его кончиками пальцев, перечел, вздохнул, высморкался в анкету,
выстраданную Борманом в течение трех часов тяжелой работы и выписал ему
партбилет на имя Бормана Мартина Рейхстаговича. Штирлиц не знал, как звали
отца великого пакостника, а фантазировать на тему немецких имен ему не
хотелось.
Получив статус члена ВКП(б), Борман загордился, торжественно оборвал
все свои веревочки и дал клятвенное обещание больше не мазать лестницу
салом и не связывать вместе никому шнурки. Ему не поверили, и очень
правильно сделали. Поздно ночью алкоголик Холтофф, возвращаясь с дебоша,
зацепившись за одну из свежеустановленных веревочек Бормана, получил от
тяжелого резинового манекена удар по голове бутылкой. Холтофф был человек
неглупый и догадался, что манекены не дерутся, иначе несчастному мешку с
соломой, из которого Борман за два дня изготавливал свирепого мужика,
очень сильно не повезло бы.
Штирлиц получил от американского шпиона эшелон тушенки и устроил
банкет. Блюда были исключительно из тушенки, и все приглашенные на банкет
сидели голодные и с обиженными физиономиями.
Американский шпион намекнул, что неплохо было бы Штирлицу подписать
договор о переходе на службу в ЦРУ, но Штирлиц пообещал, что посадит его в
рацию, и американский шпион успокоился и на устном договоре. Каждый вечер
он приходил к Штирлицу и требовал доклада, в ответ на что Штирлиц, как мог
культурно, посылал его в непонятное благопристойному американцу место.
Шпион пожимал плечами и уходил к Борману, с которым и пьянствовал до
помрачения рассудка, после чего они изливали друг другу души. Борман
жаловался на плохое качество кубинских кирпичей и веревки, а также на
отсутствие пургена в местной аптеке. Американский шпион жаловался на
жадность и плохой характер многочисленного начальства, на что Борман
заявлял, что нормальные немецкие гири ему никогда не заменят никакие
кокосовые орехи. После каждой такой пьянки у Бормана зверски болела голова
и массив утренних пакостей переносился на вечер.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Около недели лейтенант Помордайский искал Штирлица. Вилла у Фиделя
была большая, а где живет Штирлиц, лейтенант не знал. Однажды он,
голодный, заросший и злой на пакостные изобретения Бормана, шел по
коридору в поисках жертвы для мордобития. Из одной из дверей выглядывала
личность, спокойно поедавшая тушенку из огомной банки. Помордайский не мог
догадаться, что это и есть Штирлиц. Неизвестно, чего ему больше хотелось:
тушенки, дать в морду или получить в морду, но Помордайский с яростным
воплем "Ненавижу!" бросился на Штирлица. Штирлиц видел за свою жизнь много
нахалов и вовремя успел среагировать. Охающий от удара головой об рацию
обиженный лейтенант сидел в углу кабинета Штирлица, а тот спокойно
открывал следующую банку тушенки, ожидая объяснений. Помордайский стойко
отказался давать показания. Штирлиц пытался применять различные пытки, но
НКВД-шник попался на редкость стойкий. Тогда Штирлиц решил применить новую
пытку: кормление тушенкой. Изголодавшийся лейтенант без каких-либо проблем
съел первые одиннадцать банок. Двенадцатая прошла через силу. Когда
Штирлиц начал открывать тринадцатую, Помордайский завопил о помощи.
- Здесь тебе никто не поможет, - пообещал Штирлиц. - Если Штирлиц
кого-то пытает, значит, ему это жизненно необходимо.
- Так Вы Штирлиц?! - обрадовался Помордайский, ощущая некоторые
позывы в нижней части своего тела. Съеденные двенадцать банок тушенки
давали о себе знать.
- Да, - гордо сказал Штирлиц, довольный, что его все знают.
- Тогда развязывайте меня скорее! Я к вам из Центра! - Помордайский
скорчился и стал дергаться. Позывы стали еще нестерпимей.
Штирлиц еле-еле успел его развязать. Помордайский вскочил со стула и,
на ходу расстегивая штаны, помчался искать ватерклозет. К счастью,
ватерклозет и Штирлиц были соседями. Штирлиц взял для самообороны вилку и
встал около ватерклозета, чтобы Помордайский не вздумал удрать. Тот
удирать и не собирался: он нашел Штирлица и больше ему не было ничего
нужно.
- А зачем ты ко мне из Центра, - спросил Штирлиц.
- Щас, выйду, скажу, - сказал глухо, как из бочки, Помордайский.
Штирлиц начал сосредоточенно ковырять вилкой в банке тушенки. В
отличие от всяких лейтенантов НКВД он мог съесть неограниченное количество
тушенки и других продуктов, чем он постоянно и занимался.
Из ватерклозета появился облегченный Помордайский, счастливо
улыбающийся и на ходу застегивающий штаны. Штирлиц продолжал
глубокомысленно ковырять несчастную тушенку, изображение президента
выглядело настороженно; Штирлиц тоже не разделял радость Помордайского.
Неожиданно Штирлиц чертыхнулся и выплюнул случайно попавшую в тушенку
лимонку. Помордайский проводил взглядом укатившуюся под лестницу гранату,
удовлетворенно прослушал последовавший звук взрыва и отряхнул с фуражки
откуда ни возмись посыпавшуюся побелку. Из-под упавшей лестницы вылез
обштукатуренный Борман.
- Ну чего вы деретесь? - плаксивым голосом сказал он, вытряхивая из
единственного сапога части мрамора от лестницы. - Человек полез поспать
под лестницу, а ему - по голове... Вот все вы такие...
Штирлиц смотрел на него совершенно равнодушно. Помордайский радостно
скалил кривые черные зубы. Увидев такую наглость, Борман достал из кармана
бутылку с зажигательной жидкостью и с криком "Вот тебе!" бросил в
лейтенанта. Пока лейтенант соображал, что это такое к нему прилетело,
бутылка издала противное шипение и очень сильно грохнула. Когда дым
рассеялся, оскорбленный вырыванием из рук банки с тушенкой Штирлиц
обнаружил вместо Помордайского дырку с кусочком ясного неба и ботинки
военного образца.
"По делам ушел, наверное", - подумал русский разведчик. - "Но где моя
тушенка?"
Около минуты он стоял в задумчивости. Но из этого состояния его
вывела та самая банка. "Ее-то как раз и не хватало...", - задумчиво
зашевелились мозги бедного разведчика. Банка была пуста. Штирлиц на всякий
случай поковырял в ней вилкой, но тушенка почему-то не появилась.
Он оскорбленно принялся открывать следующую банку, так и не узнав,
каких гадостей ему хотел наговорить Помордайский.
Примерно в середине августа Шелленберг лично обошел плантации конопли
и велел "снимать урожай". Что он имел в виду под урожаем, никто не
догадался, кроме, конечно же, Штирлица. Штирлиц не любил торопить события.
Он спокойно ел тушенку и ждал, что придумает бывший шеф контрразведки для
переправки наркотиков в США. "Урожай" скосили и начали перерабатывать.
Жизнь всех на вилле превратилась в кошмар. Круглые сутки по вилле сновали
негры, пришедшие из лаборатории по переработке конопли за инструкциями.
Мюллер, который очень боялся негров, потребовал, чтобы его песочницу
перенесли в безопасное место. Где-то через неделю из конопли получилось
что-то, что никто не видел, но что Шелленберг тщательно охранял. Поздно
ночью он сидел около склада и останавливал всякого, кто пытался пройти
мимо. От таких окриков Айсман, так и не привыкший к кубинским неудобствам,
очень страдал и у него, естественно, пропадала всякая охота идти дальше, к
ближайшим кустам.
Штирлиц понимал, что ему необходимо пробраться на склад и посмотреть,
что там такое, но найти способ для этого мог только разве сам великий
пакостник Борман.
- Айсман, прекратите шляться по ночам мимо моего склада, - сказал
однажды очень обиженный Шелленберг. - Я постоянно путаю вас с грабителями
и могу в вас выстрелить.
- Попробуй только, выстрели, - сказал Айсман, сверкая единственным
глазом.
- Айсман, вы идиот, - сказал подошедший Мюллер. - Когда Шелленберг
вас окликает, надо не материться и не брасать тяжелые предметы, а надо
закричать каким-нибудь зверем: кошкой там, собакой...
Ободренный Айсман так и сделал.
Ночью разбуженный Шелленберг вскочил и дико заорал:
- Стой, кто идет?
- Да так... - ответили ему из темноты.
- Что "да так"? - переспросил Шелленберг.
- Ничего, - сказали ему.
- Я говорю, идет-то кто? - вежливо поинтересовался Шелленберг.
- Надоел ты мне, Шелленберг. Какая разница, кто идет? Ну там, кошки,
собаки, тебе-то что? Из-за тебя человек уже неделю запором страдает.
- Так бы сразу и сказал, - успокоился Шелленберг.
Он лег спать и больше не отзывался ни на какие шорохи. Штирлиц
вздохнул с облегчением - путь к складу был открыт.
Когда он отпиливал решетку, мимо склада, довольный, что хоть один раз
ему не помешали, пробежал Айсман, гордо поддерживая сползающие штаны.
Забравшись на склад, Штирлиц огляделся по сторонам и не заметил
ничего интересного. В углу стояла огромная бочка. Штирлиц со вздохом
достал из кармана лом и совершенно равнодушно отбил крышку. Из бочки стал
подниматься тяжелый запах. Шелленберг понимал, что чем больше он доставит
наркотиков, тем лучше, и поэтому добросовестно наполнил цистерну доверху,
применяя банановую кожуру, очистки колбасы и помои с кухни.
Штирлиц походил вокруг бочки, постучал по ней носком сапога и
удовлетворенно чмокнул губами. Достав вилку, которой он любил ковырять
тушенку, он подумал:
"Интересно, пробьет ли моя вилка эту бочку?"
Штирлиц был человеком действия, и притом он был русским разведчиком,
а у них, это знал даже Мюллер, положено сначала делать, а потом уже
думать.
Произведя ужасную отрыжку, от которой вздрогнул даже безмятежно
спящий Шелленберг, Штирлиц злобно воткнул вилку в самый низ бочки. Ценный
наркотик, выстраданный Шелленбергом в течение трех месяцев, хлынул на пол.
"Пропала вилка", - с сожалением подумал Штирлиц. Русский разведчик не
любил стоять в луже всякой гадости или чувствовать себя виноватым, поэтому
он предпочел вытереть сапоги о пиджак спящего Шелленберга, почистить вилку
о его брюки и удалиться.
Утром гнев Шелленберга был безграничен. Он извергал страшные
ругательства и ругал Бормана.
Досталось всем, даже ни в чем не повинному Мюллеру. Тот сказал, что
пусть Шелленберг к его песочнице больше не подходит.
Штирлиц, как ни в чем не бывало, скалил зубы и ел тушенку. Сегодня у
него был второй день рождения за последние три месяца. Сейчас он ест
тушенку, но ровно через три минуты он рыгнет, бросит банку и продолжит
свою тяжелую и опасную работу.
Обеспокоенные отсутствием наркотиков, американские дипломаты решили
направить на Кубу Даллеса. Об этом Геббельсу по большому секрету сообщил
Шелленберг. Он не знал, что для того, чтобы распространить новость, надо
сообщить ее Геббельсу, поэтому вечером о приезде Даллеса знал даже Мюллер,
который составил из куличиков надпись "Привет американским шпионам" и
охранял ее всю ночь.
Приезд Даллеса совпал с возвращением любимого Фюрера из Бразилии, где
он лечился от импотенции. Волей судьбы Фюрер попал на тот же захолустный
аэродром с главным зданием из пальмовых ветвей, где в ожидании зажравшихся
таможенников сидел голодный и небритый Даллес. Увидев Даллеса, Фюрер
сильно засмущался и отвернулся, прикрывая лицо раскрытым на самом
экстравагантном месте журналом "Play Boy". Красотка с огромным бюстом
завлекающе смотрела на пронырливого американского дипломата, который даже
застеснялся и покраснел до запонок пиджака.
Неожиданно Даллес увидел лицо Фюрера.
"Где я видел этого развращенного мулата?" - подумал Даллес, упорно
смотря на загоревшее до черноты лицо Фюрера. Тот застенчиво смотрел на
Даллеса через странички "Play Boy" и ужасно боялся, что Даллес узнает его
и закричит что-нибудь типа "Держите любимого Фюрера". Внезапно в проеме
пальмовых ветвей появился подхалим Шелленберг, приехавший встретить вождя.
Толстый таможенник тщетно пытался сдержать его. Шелленберг, подпригивал,
вытягивая тощую шею, вопил:
- Я здесь, мой Фюрер, я здесь!
"Развелось же этих фюреров", - подумал Даллес.
Шелленберг подвел к дверям телегу, запряженную парой рабов, посадил в
нее любимого Фюрера (что неграм, запряженным в телегу, совсем не
понравилось) и направился на виллу Фиделя.
Штирлиц был в ужасном расположении духа. Тушенки было много до ужаса,
но даже это не радовало профессионального разведчика. Шелленберг
нажаловался Фюреру, что кто-то испортил все его наркотики. Фюреру было не
до наркотиков. Вылечившись в Бразилии от импотенции, он теперь страдал от
отсутствия женщин. Негритянок он терпеть не мог и очень боялся. Пришлось
отправить пару негров на почту и выписать Фюреру из Германии Еву Браун.
Узнав про это, Штирлиц поперхнулся. Ева Браун принадлежала для
Штирлица к тому классу женщин, которые убегали от него до восьми вечера.
Все остальные убегали от него в девять - тридцать. Некоторые не доходили
до дома Штирлица, не дослушав его рассказ о всемирной победе мировой
революции и обилии "Беломора" и тушенки. Приезд Евы Браун не предвещал
Штирлицу ничего хорошего, и он, решив потешиться, выбрал самый тяжелый
кастет и отправился искать Мюллера.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Даллес искал виллу Фиделя Кастро. Он знал по описаниям Шелленберга,
что "она такая большая", но для обычного американского агента этого было
явно недостаточно. Даллес не смог догадаться, что все, кроме помойки и
зарослей кактусов и есть вилла Фиделя Кастро.
В это время Штирлиц спаивал Фиделя и уговаривал его провозгласить на
Кубе развитой коммунизм.
- Может, социализм? - спрашивал Фидель после очередного стакана, на
что Штирлиц отвечал:
- Нет, ты меня уважаешь? - и наливал следующий. Горилка Геббельса
была на редкость хороша.
Утром Фидель пошарил в темноте рукой по столу, поймал скользкий
теплый огурец и съел его. Затем с трудом одел галифе, предварительно
разобравшись, где у них левая штанина, а где подтяжки, выпил теплого пива
и ползком выбрался из кабинета Штирлица. В коридоре стоял Даллес. Ночью он
каким-то образом пробрался на виллу Фиделя и теперь основательно на ней
заблудился. Утром он пошел на запах туалета, надеясь встретить
цивилизованных людей и напоролся на волосатого небритого Фиделя, с
урчанием выползающего из кабинета Штирлица.
С воплем "Спасите, хищник" Даллес бросил чемодан и повис высоко на
занавеске. Фидель от этого звука очнулся, подобрался все так же на
четвереньках к висящему высоко наверху Даллесу и неожиданно для себя
залаял.
Штирлиц проснулся, как всегда, злой и небритый. Вокруг глаз
советского разведчика темнели синие круги. Голова раскалывалась от
вчерашней пьянки.
"Чертов Фидель", - подумал Штирлиц, - "Две бутылки извел на всякие
пьянки"
Штирлиц рыгнул и позвал:
- Федя!
- Р-р-р-р? - вопросительно прорычал Фидель в ответ из коридора,
теребя штанину Даллеса.
- Ползи сюда...
- Р-р-р-р, - прорычал Фидель, отрицательно помотав головой, отчего
Даллес, зажатый зубами Фиделя посредством штанины, закачался на занавеске.
- Ну тогда я к тебе поползу, - сказал Штирлиц, переползая с дивана на
пол. Внезапно он почувтвовал, что кто-то его держит. Крепко выругавшись,
Штирлиц начал дергать руками и ногами в разные стороны. Через двадцать
минут опытный разведчик, получив информацию к размышлению в виде хлопка
небольшим металлическим предметом по лбу, понял, что его сдерживают
подтяжки, которые он забыл отцепить от лежащего на полу маузера. Пошарив
рукой сзади себя, Штирлиц нащупал что-то эластичное. Подергав это что-то в
разные стороны, он понял четыре вещи. Первое: это что-то являлось
подтяжками. Второе: Штирлица сдерживали другие подтяжки (не эти). Третье:
к подтяжкам был прицеплен Фидель, стягивающий со шторы зубами вопящего
Даллеса. И что Даллес к подтяжкам отношения не имеет.
- Ты что это кусаешься? - удивленно спросил Штирлиц.
- Р-р-р-р, - прорычал Фидель что-то невнятное, не разжимая зубов.
- Кого поймал? - спросил Штирлиц.
Фидель выпустил Даллеса, который, воспользовавшись приобретенной
свободой, быстро забрался по шторе вверх.
- Не трогайте меня! - завопил он оттуда. - Я вас боюсь.
- А я что, кусаюсь? - обиженно спросил Штирлиц. Даллес начинал ему не
нравиться. Даллесу не понравился Фидель.
Даллес пробрался сквозь толщу занавесок к окну и стал биться об
стекло головой, пытаясь его открыть.
- Бейся, бейся, - сказал Штирлиц, с трудом поднимаясь на ноги. - Там
бассейн с крокодилами.
- Ага! - радостно подтвердил Фидель и одобрительно зарычал.
- Федя, - сказал Штирлиц. - Что это за птица на окне?
- Ворона! - сказал Фидель и заржал.
Шутка показалась ему жутко оригинальной. Штирлиц разозлился и для
разминки, прислонив Фиделя к стенке, начал бить ногами. Когда Фидель
согнулся пополам, Штирлиц стал бить его кастетом. Он не резвился так уже
девять лет, с тех пор, как адмирал Канарис имел удовольствие наступить ему
на ногу.
Отколотив Фиделя до глухого урчания, Штирлиц поставил ему напоследок
большой красивый фингал под левый глаз, подправил его двумя ударами и
прислонил охающего Фиделя к стенке.
После физических упражнений русский разведчик становился добр и
безобиден.
Даллес изнемог от тяжелого висения на скользкой шелковой занавеске и
непроизвольно сполз вниз, произведя некоторый шум, разбудивший Бормана,
который провел всю ночь над реализацией очередной безобидной шутки и
теперь спал детским сном на чердаке с улыбкой на устах и милым, полным
нежности к предстоящим жертвам лицом и чувством полного удовлетворения.
Рядом с ним покоился обычный кубинский кокосовый орех с не вполне обычным
содержанием. Борман стал обожать кокосы с тех пор, как они не понравились
Штирлицу. Ядерная мина на тушенке должна была не понравиться Штирлицу еще
больше. Борман прервал свой многосерийный сон "Приказано выжить" и
прислушался. Большую весомую цену бомбе придавали тридцать шесть таблеток
пургена, которые он достал у Айсмана.
Штирлиц стукнул Даллеса пару раз носком сапога и спросил:
- Ты кто?
- А? - после часа, проведенного на занавеске, Даллес выглядел полным
придурком.
- Все ясно, - сказал Штирлиц. - Ты - вражеский шпион, враг мировой
революции и всего советского народа, троцкист, националист, пособник
Бухарина, буржуазный элемент, пособник контрреволюции...
Даллес зажмурился. На тему вражеского шпиона Штирлиц бредил четыре
часа, ни разу не повторяясь, и закончил свою речь внушительным ударом
кастета.
По прошествии этого времени Борман, основательно подкачавшись в своей
лексике, так как ругательства Штирлица давали глубокую тему для
размышления (все выражения Борман записал в книжечку), зашел к Штирлицу,
держа в руке кокосовый орех. Сердце его приятно согревалось при мысли, что
он как-то намерзит русскому разведчику. Всунув Штирлицу орех, Борман с
криком "За Ленина, за Сталина!" скрылся в дверях.
Штирлиц, основательно озадачившись, смотрел на орех. На скорлупе было
выгравировано "ШТИРЛИЦ - СКОТИНА И РУССКИЙ ШПИОН". Произведение
гравировального исскуства было сделано очень красивым почерком и без
единой ошибки. Борман очень старался. Он любил делать гадкие, но приятные
сюрпризы, сбивавшие с толку разных разведчиков.
"Никак не успокоится", - подумал Штирлиц. Он попробовал поковырять
вилкой надпись, но плод экватора просто так не поддавался. Исправить слово
"шпион" на "разведчик", как в старые добрые времена, было весьма трудно -
кокосовый орех был сделан из какого-то материала, очень отдаленно
напоминавшего стены в рейхканцелярском ватерклозете. Штирлиц злобно
воткнул в орех искривленную вилку. Внутри оказалась тушенка. Это наводило
на странные мысли. Во-первых, где Борман научился говорить по-русски, а
тем более писать и хамить русским разведчикам. Во-вторых, где Борман
достал тушенку. В конце концов, Штирлиц пургена не любил. С кокосовым
орехом пришлось расстаться, хотя Штирлицу очень было жаль расставаться с
тушенкой.
"Надо, разведчик Исаев, надо - такая у нас работа", - с такими
мрачными мыслями он поставил кокос в коридоре. Его мысли были прерваны
неприятным появлением Айсмана. Айсман решил облегчить душу и заглянул с
какой-то странной целью. Штирлиц недолюбливал такие посещения, так как
Айсман сильно пачкал сантехнику. Айсман по пути прихватил пачку
"Беломора", зонтик, бинокль, шляпу, молоток и кокос. После недолгого
разговора Айсман изчез из поля зрения. Разведчик все видел, но не
предпринял никаких действий.
"Свое не уйдет", - скромно проявил он свое удовольствие. Через десять
минут в его комнату ворвался Айсман, который с разбега вышиб дверцу
сортира и скрылся. Раздался радостный облегченный вздох.
Освеженный Айсман предстал перед Штирлицем, скаля зубы и радостно
сверкая единственным глазом. Точнее, глаз у Айсмана было два, но один из
них постоянно был закрыт повязкой: Айсман знал, что по этому глазу он от
Штирлица не получит. Выражение лица Штирлица ему перестало нравиться, так
как Штирлиц был вооружен кастетом, который он подозрительно зловеще
взвешивал на руке; сегодня, как никогда, Штирлиц был в приятном
расположении духа - тренировка пошла ему на пользу. И вообще, надо было
облегчить душу за испорченную тушенку, а бинокль был просто необходим.
"По морде дать или ногами?" - подумал Штирлиц, продолжая подбрасывать
кастет.
Такие движения Айсману жутко не нравились. Он не очень любил, когда
его били, потому что не любил надрывать горло, а дико орать во время
избиения его заставлял характер Штирлица - орущих жертв русский разведчик
бил не так сильно и почти не бил сапогами.
Айсман зажмурился, открыл рот и приготовился орать. "А может,
ногами?", - подумал Штирлиц, поднося зажигалку ко рту Айсмана. - "И где
он, паразит, спиртное берет", - оскорбленно подумал русский разведчик,
смотря на факел, вырвавшийся из пасти Айсмана вместе с воплем. Борман
исходил слюной, не видя процесса избиения, но вопли ему положительно
нравились. Вопли жертв доставляли Борману огромное удовольствие. Из-под
карниза было плохо видно, и Борман просунул свое личико в окно. Внезапно
прилетевший зонтик заставил его принять исходное положение, а молоток ему
пришелся по душе. Душа очень сильно заболела. Схватившись за ушибленное
место, Борман вскрикнул и упал.
"Что-то молотки разорались", - подумал Штирлиц, покрывая тело орущего
Айсмана многочисленными аккуратными синяками. Заключительным аккордом его
художественного произведения было подвешивание Айсмана посредством повязки
за угол двери и испробование всех известных ему ударов. После того, как
тело Айсмана целиком и полностью приняло фиолетовый оттенок, Штирлиц
потешился еще полчасика и перестал.
"Месяц форму не стирал, паразит. Вот пачкай после этого руки об этих
Айсманов", - с досадой подумал русский разведчик, разглядывая испачканные
ладони и вытирая их об Айсмана.
Борман высунулся посмотреть, почему Айсман перестал орать.
- Борман! - нежно воскликнул Штирлиц. - Иди сюда, хороший мой.
Ласковые нотки в голосе постоянно злого и на кого-то обиженного
Штирлица звучали неестественно. Великий пакостник понимал, что самое
хорошее, что можно получить от Штирлица, это очень несильный пинок или
совсем незаметный синяк.
- Чего? - спросил он с подозрением, на всякий случай приготовившись
прыгать в заросли довольно недружелюбных кактусов.
- Хочешь конфетку? - ласково спросил Штирлиц, доставая из кармана
завернутую в фантик лимонку. Красный фантик с желтыми полосками заманчиво
поблескивал на заходящем солнце. Борман открыл рот и уставился на что-то
слишком доброго Штирлица.
- Бери, не стесняйся, - лелейным голосом сказал Штирлиц, придавая
своему лицу как можно более ласковое выражение. - У меня их мно-о-го ...
Борман хищно схватил гранату и исчез за окном. Взметнувшийся в небо
кактус ясно продемонстрировал, что Борман решил съесть конфету прямо в
прыжке в заросли. Оборваный и обгоревший Борман, пролетая мимо окон
ватерклозета, заорал:
- Я вот тебе дам конфетку! Я тебе дам конфетку! Я тебе вечером торт
принесу!
- Сам скушай! - ласково закричал Штирлиц, сохраняя на лице ангельское
выражение.
Проводив взглядом Бормана, так внезапно улетевшего в джунгли, он
посмотрел на лежащего перед ним Айсмана, каким-то образом сползшего с
двери.
- Еще хочешь? - удивился Штирлиц, доставая кастет.
- Может, завтра? - с надеждой попросил Айсман.
- Ладно, я сегодня добрый. - сказал Штирлиц, мощным ударом в челюсть
повергая Айсмана в состояние неограниченного удивления. После своего
коронного удара он вытащил Айсмана из апартаментов. По пути Айсман
умудрился стащить из коридора шнурки и щетку для чистки сапог. Штирлиц,
возвратясь, с удивлением заметил Даллеса, подающего признаки жизни.
"Слабак", - подумал Штирлиц, исполняя роль пращи; роль камня исполнял
Даллес. Через секунду раздался оглушительный рев; "И кактусы он не любит",
- оскорбленно подумал Штирлиц. Офицеры Рейха кактусы не уважали, но
знакомиться с ними приходилось. Штирлиц после такого эмоционального
подъема решил немного подкрепиться. Достав штук десять банок, на которых
не по-русски было написано "Tinned stew meat for russian spyes",
приготовился отужинать. Но это ему не удалось. Ворвавшийся в комнату
ананас, разбросавший по комнате отбросы столовой Фиделя, поверг Штирлица в
состояние транса. Такой гадости он не ожидал. Развернувшись, он не глядя
выметнул в окно банку, залитую свинцом, предназначенного для кастетов, и с
удовольствием приметив, что кому-то не поздоровилось. Путем логических
умозаключений Штирлиц постиг, что это была месть Даллеса, обнаружившего
запасы Бормана на черный день. Месть Бормана должна быть очень большой, -
а Штирлиц ожидал именно такой мести, - и месть эта должна была
вынашиваться долго. Штирлиц успокоился и, в течении получаса уничтожив
десять банок, овладел собой и уснул.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Всю Кубу потрясла новость, что Штирлиц собирается позагорать. Из-за
этой новости было организовано восемнадцать драк, в одной из них принял
участие и сам Фюрер. Штирлиц, как ни странно, участия не принимал: он
изредка стукал слишком настойчивого вопросителя по голове, и на этом
инцендент исчерпывался. И вот, ясным летним днем Штирлиц вышел на пляж в
своих любимых семейных трусах, полотенцем из простыни и темных очках из
закопченного оконного стекла, попробовавшего одного из садистких
извращений великого мерзкопакостника.
Борман решил не упускать этого знаменательного события. В голове его
зрел зловещий план. Штирлиц должен был получить свое - обещанный пирог
русский разведчик еще не получил. Штирлиц притормозил тележку с тушенкой.
Негритянки уставились на интересного мужчину. Штирлиц, не обращая внимания
на знаки уважения, снял ботинки и носки, шлепнул резинкой трусов по
животу, напичканному тушенкой, и улегся на песок. Мюллер невдалеке строил
башню из песка, украшая ее довольно увесистыми булыжниками (отчасти ради
самозащиты).
Борман разработал генеральный план поражения разведчиков всех времен
и народов. Штирлиц должен был, как истинный боец невидимого фронта,
исчезнуть с глаз долой под недоуменным взглядом офицеров Рейха. Попутно
организовывалось несколько довольно приятных мерзостей на вариации a la
Germany, с фейерверками и хлопушками. После шумихи Штирлиц должен быть
посрамлен. Все побережье Кубы было обложено минами, кладовые Фиделя были
зверски распотрошены. Под поверхностью земли были проложены сложные
коммуникации, веревки. А сам Борман в это время с окромным трудом,
ваполняя роль крота, прокапывал туннель прямо к Штирлицу. Но Борман не
учел одной мелкой детали: этой деталью оказался Мюллер, возводящий из
песка внушительные и массивные замки и застенки дорогой ему сердце
Германии. Массивный булыжник стукнул Бормана по потной лысине, причинив
мерзопакостнику нестерпимую боль. Но цель была превыше всего. Но Мюллер
так не думал. Раздался вопль, напоминающий сирену. Дорогие Мюллеру
застенки вполне некультурно накренились, красная звезда на вершине поехала
вниз.
... Штирлиц засмотрелся на дам и решил с ними познакомиться. Встав с
полотенца, он, прихватив тележку с обожаемой тушенкой, подкатил, радостно
сверкая очками и улыбаясь, к обнаженным красотам экватора. Красотки
недоуменно посмотрели на тележку. Штирлиц завязал с ними разговор о победе
Мировой Революции и роли Штирлица в русской истории.
... Подхалим Шелленберг за спиной Штирлица, элегантно облокотившегося
на тележку, завалился на простыню, отвесил губу и захрапел. Хлопоты
Шеллеберга тяжело отразились на его здоровье и поэтому он не мог
контролировать свои действия.
Борман выполз на противоположном конце острова и удовлетворенно потер
руки. День обещал быть на редкость приятным и захватывающим. Он бодрым
шагом возник на пляже, ликуя и улыбаясь. Он подошел к Штирлицу и,
многозначительно сказав "А девочки ничего...", прошел к Фюреру, как
наиболее нейтральному лицу. Штирлиц поперхнулся. Через полчаса Борман
осознал, что Штирлиц находится не на изначальной позиции, и возвращаться
явно не собирался. Еще через полчаса он понял, что сидит на пустой
консервной банке. Шелленберга было жаль, но поделать было ничего нельзя.
Мерзопакостные устройства Бормана срабатывали неукоснительно и при
испытаниях страдал даже сам изобретатель.
Медленное исчезание шпиона всех разведок возвестило об начале акции.
Шелленберг проснулся и неудовлетворенно поморщился. Стало холодно снизу и
жарко сверху. Открыв глаза, он действительно понял, что его тело на
расстоянии двух метров не различается. Он подвигал конечностями и этот
жест был последним целеноправленным движением на этот день и на многие
последующие. Скрытая система веревочек и проволочек сковала его прочно и
надежно. Перед удивленными взглядами офицеров Рейха медленно и верно, как
Христос, Шелленберг начал подниматься из песка. Скрытые реактивные
двигатели работали на всю катушку (пронырливый Борман проник в самые
сокровенные места фиделевского склада. Фидель не знал, из чего сделан
самолет и запасливо отложил запасные части Боинга в укромный уголок).
Струи песка волнами разлетались вокруг. Шелленберг оказался на платформе,
к которой были прикреплены двигатели от ракеты для взятия проб воздуха.
Внезапно появившийся пузырь неприятно хлопнул Шелленберга по лицу,
размазав более неприятную массу. Секретом приготовления этой массы
поделились с Борманом негры, вернее Борман их попросил, еще вернее, Борман
применил одно из адских приспособлений. Масса применялась для ублажения
богов. Нечто вязкое размазалось по всему Шелленбергу, причиняя нестерпимое
жжение и повышение потенции.
На этом злопыхания Шелленберга не кончились. Также внезапно
отрубившиеся двигатели устремили шпиона вниз. Пляжники разбежались.
Последним шел Штирлиц, одной рукой удерживая новую радистку и назойливо
прося остаться со словами "Ну куда вы, мадам! Мировая Революция не за
горами!", другой таща тележку.
Шелленберг в гордом одиночестве плюхнулся в прибрежную воду.
Натянутые по всему побережью веревочка вызвала к действию мины. Прекрасный
фейерверк приятно порадовал зрителей, сидящих на крыше обширного дома
Фиделя. Шелленбергу зрелище не понравилось...
Дальнейшее словами не передавалось. Известно, что Шелленберг два
месяца ходил на костылях, прилипшие перья не давали не то что взлететь
(летать самолетами "Аэрофлота" Шелленберг не любил), но и сесть, вонючая
жидкость первичным воздействием не ограничилась и Шелленберг приобрел
повышенную потенцию на всю жизнь, но его внешний вид отпугивал дам на
расстоянии трехсот метров. Тело шпиона было покрыто язвами и рытвинами,
лицо представляло большой волдырь, волосы неприлично вспучены как глаза,
уши забиты клеем "Момент", пол-лица закрывала детская пластмассовая маска
для игры в хоккей, причем она была приклеена тем же клеем, пальцы были
свернуты и завязаны в узел. В рот напихано "Бустилата" и зашито нитками.
Как мог извратиться Борман до такой степени, сам мелкопакостник не знал,
но переход в иной стиль явно прочувствовался. Борман ходил на подъеме,
хотя цель не достигла конечного пользователя - Штирлиц продолжал
наслаждаться тушенкой, радистками и другими прелестями жизни. До него с
самого начала понял, для кого предназначался пирог, но внимания не
подавал. И к тому же Штирлиц нес сложное бремя - бремя разведчика. Бремя в
лице мерзопакостника Бормана вырывалось и дрыгало ногами.
- Я тебе покажу пирог, - грозно обещал Штирлиц, останавливаясь
передохнуть. Борман трепетал. Он знал, что от Штирлица можно ожидать таких
пинков, которых не удостаивался ни один китайский шпион. Еще русский
разведчик любил бить своих жертв ногами, а ноги у него были сильные, как у
страуса.
Неожиданно вдалеке показалась телега. На ней, в обнимку с канистрой
бензина, ехала Ева Браун. Штирлиц бросил Бормана, который не преминул
быстро уползти, и прислонился к карте СССР, которые везде развешали рабы
Фиделя специально для Штирлица. Русского разведчика неукротимо рвало на
Родину. Такая реакция на Еву Браун у Штирлица вырабатывалась годами.
Не доезжая двух шагов до Штирлица, корова, запряженная в телегу,
упала, высунув наружу сухой жесткий язык.
- Однако, бензина кончилась! - радостно сообщил Штирлицу извозчик со
странными чертами лица, явно с крайнего севера, завернутый в телогрейку и
с унтами на кривых тощих ногах.
Отобрав у Евы Браун канистру бензина и лишив ее таким образом
возможности сопротивляться падению в кучу навоза, извозчик отвернул крышку
и начал поливать корову бензином. Корова удивилась и вылупила глупые
зеленые глаза.
Остатки бензина извозчик с крайнего севера предусмотрительно вылил
корове под хвост. Почуствовав увеличение температуры и жжение в некоторых
частях тела, корова решила сделать ноги, точнее, копыта, обутые в старые
рваные унты. Телега изрыгнула Еву Браун, успевшую взобраться обратно и
помчалась вслед за обалдевшей коровой.
- Однако, бензина хорошая! - радостно сообщил извозчик, доставая из
кармана странный музыкальный инструмент. Испуская из него нудные
тренькающие звуки, извозчик подтянул штаны и отправился вслед за убежавшей
коровой.
- Мадам, - недовольно сказал Штирлиц, с трудом сдерживая рвание на
Родину. - Вылезайте из навоза, а? Ведь Фюрер обидится, увидев вас в таком
виде.
- Не боись, - грубым знакомым голосом сказала Ева Браун, вытирая
следы навоза рукавом телогрейки. - Не обидится твой дурик Фюрер. Фига он
меня с Германии в ету Кубу волок? Пущай теперя обижается...
Штирлиц обиделся и отвернулся к своей карте.
Любимый Фюрер Еву Браун не ждал. Он долго прыгал вокруг телеги, пока
Ева Браун искала, куда наступить носком валенка.
"И чего он в ней нашел?" - негодующе думал Штирлиц, отворачиваясь от
своей карты. - "Такая и замычать может. И валенки у нее рваные."
"Дались тебе мои валенки", - обиженно подумала Ева Браун. Фюрер объял
необъятную талию Евы Браун, с трудом угадав ее местоположение, и потащил
на виллу.
Американский шпион пришел к Штирлицу поздно вечером и прямо с порога
бросился в кресло и потребовал незамедлительных доказательств беззаветной
преданности Штирлица ему, американскому агенту. Доказательства последовали
незамедлительно. Охающий шпион, поддерживая одной рукой свернутую кастетом
нового типа челюсть, медленно сполз с кресла и стал покрывать Штирлица
отборной американской бранью.
Очередной удар кастета вернул шпиона на Родину.
- Хороший свинец попался, - сказал Штирлиц вслух.
- Ага! - обрадованно поддакнул Борман, держа формочку для кастета,
позаимствованную у Мюллера в песочнице. Формочка изображала профиль
любимого Фюрера, и с ее помощью Мюллер лепил из песка портреты вождя.
- Борман, а не пора ли нам связаться с Центром? - доверительно
спросил Штирлиц.
- Ага! - вторично поддакнул Борман, и его лысина обрадованно
засверкала на заходящем солнце.
- Ну и пошел отсюда, - пинок Штирлица вынес Бормана на улицу.
"Проклятый Штирлиц", - подумал Борман, выдергивая из носа колючки. -
"Вечно у него секреты со своим Центром. А тут старый коммунист от скуки
погибает!"
Борман вытащил из кармана засаленный, как у настоящего коммуниста,
партийный билет, выданный ему Штирлицем и снова перечитал его содержимое.
Удовлетворенно чмокнув, он спрятал партбилет в карман и, кряхтя, полез на
карниз.
Штирлиц при помощи старого ржавого топора настраивал рацию. Рация
вопила и ругалась на всех языках мира. Наконец Штирлиц услышал родные
позывные Центра.
"Штирлиц - Центру", - открытым текстом, обеими руками застучал
Штирлиц по ключу. - "Нехорошие люди (злыдни) обезврежены. Служу Советскому
Союзу"
"Это харашо." - ответил Центр с характерным акцентом. - "Даем вам
па-аследнее задание."
"Я слушаю Вас, товарищ Сталин", - Штирлиц вытянул руки по швам.
"Харашо бы всех ваших новых друзей па-асадить в... э-э-э... ну, во
что-нибудь и отправить в Москву."
"Есть, товарищ Сталин!" - Штирлиц радостно выключил рацию и
счастливым ударом кастета сбросил подслушивающего Бормана с карниза.
Борман не знал азбуки Морзе, но шпионил из чисто профессионального
интереса.
"Куда бы их всех посадить?" - думал Штирлиц. - "В ящик из-под тушенки
все не поместятся. В вагон из-под тушенки не полезут. А если кастетом по
голове - вопить начнут."
- Тут надо технически, - сказал Борман, высовываясь из-под карниза.
- Ну, - Штирлиц достал кастет.
- Давай построим бар из досок и заманим всех пивом. Наши стосковались
по пиву.
- Это мысль, - сказал Штирлиц, убирая кастет. - А где ты пиво
возьмешь?
По коварному оскалу Бормана Штирлиц понял, что для Бормана это не
проблема. Целую ночь Борман где-то пропадал, а утром принес Штирлицу
большой ящик свежего чешского пива.
Все утро Штирлиц с Борманом строили из досок и ореховой скорлупы
некоторое подобие бара. Мюллер ходил вокруг и критиковал, пока не лишился
трех передних зубов.
Наконец, бар был готов. Штирлиц остался внутри, выбирая кастет
потяжелей и побольше, а Борман вышел наружу и стал ждать, пока кто-нибудь
рискнет пройти мимо.
Вылезающий из кустов Айсман увидел кружку пива и не устоял.
Приглушенный вопль, раздавшийся из недр бара, показал, что Штирлиц взял
самый большой из своих кастетов.
Следующим был любимый Фюрер, прогуливавший Еву Браун по зарослям
Кубы. Увидев кружку пива в руке Бормана, он, естественно, здраво
предположил, что дело нечисто, и решил быстренько удалиться. Ему помешала
Ева Браун. Вытерев под носом рукавом телогрейки, она сделала резкий вираж,
сунула сопротивляющегося Фюрера под мышку и решительно рванула внутрь.
Раздался звук падающего бревна.
"Откуда там бревно?" - подумал Борман. В ответ ему раздались
тошнотворные звуки - Штирлиц опять достал свою карту.
Кальтенбруннер, в поисках пропавших галифе, совершенно случайно
проходил мимо новоявленного бара.
- Бар!!! - обрадованно заорал он на всю округу и, отпихнув Бормана,
бросился внутрь. Горькое разочарование вырвалось из Кальтенбруннера сразу
после удара кастетом.
К полудню все, как выразился главнокомандующий, новые друзья Штирлица
в связанном веревочками Бормана виде находились внутри мнимого бара и
ругали себя за пристрастие к алкоголю вообще и к пиву в частности.
Осталось только затащить в бар Мюллера, сидящего в песочнице, и можно
было отправляться в Москву. Борман радостно потирал руки при мыслях о том,
сколько новых пакостей он применит в неизвестной ему стране.
Мюллер, как и всегда, сидел в песочнице и лепил куличи. Во время
изготовления триста сорок седьмого кулича неведомая сила сбросила с него
панамку и посадила в темный ящик, где плохо пахло мышами и кто-то противно
храпел в углу.
Штирлиц запер свою постройку на огромный амбарный замок, предложенный
ему коварным Борманом, и пошел к Фиделю Кастро говорить насчет доставки
верхушки Третьего Рейха в Москву.
Тем временем Борман открыл ящик при помощи второго ключа, выпустил
Мюллера, который незамедлительно скрылся в джунглях и посадил на его место
свежепойманного крокодила.
Это должно было стать лучшей шуткой Бормана.
Фидель, чтобы отвязаться от Штирлица, пристающего к нему с неясными
требованиями, ткнул пальцем в "Боинг", стоящий на поле и что-то сказал на
испанском языке. Штирлиц понял смысл спинным мозгом и ответил тем же
самым, но по-русски. Затем он взглядом профессионального разведчика
осмотрел самолет и волюнтаристски велел Борману претащить ящик внутрь.
"Хорошо, что там крокодил, а не Мюллер", - подумал Борман. - "Мюллер
раза в два тяжелее"
Рано утром самолет неизвестной миру авиакомпании "Кастро, Штирлиц и
Борман" (такое название написал на борту Борман) взлетел с неровного поля
Кубы и направился в сторону северо-востока.
Внутри его стоял ящик, в котором копошились офицеры Рейха, ругаясь и
толкаясь головами, поскольку руки и ноги у них были связаны.
- Это все вы виноваты, Айсман, - зашипел любимый Фюрер, стукая
Айсмана лбом. - Это все вы и Ваше пристрастие к пиву ...
- А что! Нормальное пиво, - обиделся Айсман.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
За окном стоял счастливый Штирлиц, ящик из необструганных досок и
хорошая погода.
Товарищ Сталин отвернулся от окна и спросил:
- Товарищ Жюков, вас все еще не убили?
- Нет, товарищ Сталин, - счастливо ответил Жуков.
- Тогда дайте закурить.
- Не могу, товарищ Сталин! - ответил Жуков, - папиросы уже того... в
смысле кончились...
- Это плохо, - сказал главнокомандующий.
Через десять минут он спросил:
- А как там дела на западном фронте?
- На каком фронте? - недоуменно спросил Жуков.
- А! Ну да... - сказал товарищ Сталин.
- А как там чувствует себя товарищ Исаев? - спросил он через двадцать
минут.
- Да вон он стоит, - кивнул Жуков на улицу.
- А! Ну да... Это харашо, - сказал вождь. - У нас есть для нэго новое
задание?
- Он просился в отпуск, - печально ответил Жуков.
- Товарищ Жюков, - сказал Сталин, прищурившись от яркого солнца. -
Вождь сказал - задание, значит - задание. И вообще, товарищ Жюков, у нас я
вождь! Так что идите и па-адумайте.