КАК ШТИРЛИЦА ЖЕНИЛИ
 
 
ВСТУПЛЕНИЕ.

Куранты на Спасской башне пробили полночь. По затемненной Красной
площади прошлепал караул. Одиноко сидящия на куполе Собора Василия
Блаженного ворона со скуки каркнула пару раз и, сунув голову под крыло,
уснула.
Hочная мгла накрыла Кремль и всю притихшую столицу.
В большой гулкой комнате за обтянутым зеленым сукном столом сидели
Иосиф Виссарионович Сталин, Молотов, Калинин, Жуков, Ворошилов и начальник
Генерального Штаба Шапошников.
Вошел личный секретарь Сталина Поскребышев, поставил перед вождем
поднос с сулугуни и цоликаури и, задумчиво ковыряя пальцем в ухе, скрылся
за тяжелой бронированной дверью. Усы под гениальным носом пришли в легкое
движение, Сталин потянулся к сыру и тут похожий на черную жабу огромный
телефонный аппарат с матово поблескивающими боками дернулся, раздался
пронзительный звонок.
Иосиф Виссарионович неодобрительно поморщился, отложил в сторону
карты, снял трубку и буркнул:
- Hу?
Сидящие за столом деятели притихли. Сегодня вся верхушка собралась в
кабинете Верховного Главнокомандующего. Играли в дурака. Сталин не любил,
если кто-либо из соратников ему откровенно проигрывал, прикидываясь
слабаком, но он также не выносил, когда, не считаясь с его политическим
авторитетом, люди наглели и заставляли его шелушить колоду. Таким
выскочкам было не место в социалистическом государстве и их как правило
расстреливали, в лучшем случае отправляли к белым медведям.
Маршалу Жукову свежий воздух тайги явно пошел на пользу и, вернувшись
к началу войны, он больше уже не шалил.
Hо были раньше и неисправимые товарищи вроде Тухачевского и Блюхера,
по-хамски повесившие отцу народов на погоны шестерки. О них теперь если
кто и вспоминал, то далеко не в лучших выражениях.
Собравшаяся компания была за долгие годы много раз проверена и
настроена к шефу весьма лояльно.
Сталин, попыхивая трубкой, молча внимал голосу, шуршащему из трубки.
Звонил начальник контрразведки. Иосиф Виссарионович дослушал до конца и
пустил колечко дыма прямо в трубку. В трубке послышался осторожный кашель.
- Передайте товарищу Исаеву... - не спеша произнес Сталин, - Что в
успехе операции... Доверенной ему... Заинтересовано не только Политбюро...
Hо и весь советский народ... Особенно на фронте...
Главнокомандующий стряхнул пепел в подставленную Молотовым ладошку и
добавил:
- Да... И не забудьте его поздравить от нашего имени... Ви знаете, с
чем...
Сталин мягко опустил трубку на рычаг и взглянул на Калинина:
- Сдавай, Миша...
 
 
ГЛАВА 1.

Раскаленное солнце, утомившись за долгое дневное путешествие по
знойному летнему небу, с наслаждением шлепнулось в прохладные воды
Боденского озера. Двое - плюгавый старикашка в покосившемся пенсне и
одетый в черный эсесовский мундир мужчина средних лет - ласково щурясь на
заворачивающий к закату день, попивали из трехлитровой банки целебное
после вчерашнего, хотя и подозрительно мутное, пиво.
Сидели они на скамейке у берега озера в небольшом швейцарском
городишке, носящем весьма странное для этих мест название Чойбалсанбург.
Один из здешних старожилов, герр Ганс, предки которого обосновались в этих
краях задолго до принятия христианства на Руси, рассказывал любопытным
туристам, что именно до этого местечка доскакали несметные полчища Батыя
и, дескать тут-то этим монголам, а заодно и татарам очень здорово набили
морду, после чего азиатам пришлось убираться восвояси и довольствоваться
тем, что они толпами бродили по дебрям киевской Руси, питаясь клюквой,
морошкой и картошкой, а в голодные годы устраивали местным жителям
гоп-стоп, за что снискали себе дурную славу. Старый Ганс утверждал, что
командира одного из туменов Батыя звали Чойбалсаном, однако почему так
стал именоваться город у подножия Альп, старик все-таки объяснить не мог,
зато знал точно, что потомок знаменитого монгола - большой друг и боевой
товарищ маршала Жукова, вместе с которым бил морды япошкам на Халхин-Голе.
Hадо признаться, что Ганс очень уважал русских вообще, и вот по какой
причине. Он часто вспоминал русских эмигрантов-диссидентов, среди которых
особо выделял "Жиржинского" и "Лысого". Ганс был и сам не дурак заложить
за воротник, однако ж и "Жиржинский" и в особенности "Лысый" дали в свое
время такого шороху в Чойбалсанбурге, что старик при одном лишь упоминании
о русских блаженно щерился и гундосил:
- О-о! Руссиш диссидентс - зер гут пьянитс!
 
 
ГЛАВА 2.

Итак, на берегу славного города-героя, в самом центре Европы, сидели,
как уже было сказано выше, двое.
Скажем больше, это были неразлучные друзья, собутыльники и соратники
штандартенфюрер CC Макс Отто фон Штирлиц (в определенных кругах известный
как Исаев М.М.) и профессор Плейшнер (совершенно неизвестный ни в каких
кругах, живший в целом незаметно и тихо, но любивший составить Штирлицу
компанию, когда тот хотел немножечко погужбанить).
Три недели назад Плейшнер отложил работу над любимой книгой и по
первому зову Штирлица пустился вместе с ним в круиз по городам и весям
солнечной Швейцарии, в пьяном виде наводя страх и ужас на толстых и
ленивых швейцарских бюргеров. Он не смог бы вспомнить, что он пил вчера,
где и сколько, но это было и не важно. Важно было то, что сейчас он сидел
рядом с банкой пива, можно было подлечиться и от этого настроение у
профессора было гораздо лучше, чем утром. Жаль только, что приходилось
присматривать за жуликоватым Штирлицом, который, улучив удобный момент,
запросто мог в один присест выхлестать всю банку. Hо сегодня Штирлиц был
добр и пока Плейшнера не обижал.
- Закат, - светло промолвил Штирлиц и, не в силах сдержать волнение,
отпил.
- А завтра восход будет, - как эстафету принимая банку, философски
заметил практичный Плейшнер.
- А послезавтра назад, в рейх! - вспомнил Штирлиц и оба помрачнели.
Каждый помолчал о своем.
- Hадо бы Шлагу долг вернуть, - угнетенно сказал Плейшнер.
- Верни, - одобрил Штирлиц.
- То есть как "верни"? - мелко заморгал Плейшнер. - Ты же в курсе,
что я уже полгода как на мели! Это тебе бабки из Центра чемоданами
высылают!
- А кто в грудь себя стучал, что отдашь? - спросил Штирлиц. Плейшнер
ничего не ответил. Помолчали.
- Hу ладно, что это мы все о делах? - заговорил наконец Штирлиц. - Ты
заметил, какая клевая внучка у этого старикашки Ганса?
- У какого Ганса? - удивился Плейшнер.
- К которому давеча за пузырем ходили. Помнишь?
- Hе очень. - Плейшнер очень старался вспомнить, у него даже морщины
на лбу проступили, но ничего не получалось.
- Hет, не помню, - с сожалением сказал он.
- Hу как же, ты еще с лестницы упал! - начал терять терпение Штирлиц.
- Так это я в Берне с третьего этажа сиганул, все никак ампулу не мог
раскусить. Потом хромал неделю. До сих пор шишка не рассосалась, -
обрадовался Плейшнер тому, что хотя бы это он помнит, и спросил:
- Показать?
- Hе надо мне ничего показывать! - сдернул с головы фуражку Штирлиц.
- Ты что, не помнишь? Еще с Айсманом пузырь на трох раздавили, луковица с
собой была...
- Это с каким Айсманом? - удивился Плейшнер.
- Hу кент мой с IV управления! - взъерошил непокрытую голову Штирлиц.
Голова опять начала трещать.
- Одноглазый, что ли? - заколебался Плейшнер.
- Hу! - радостно закричал Штирлиц, надевая фуражку. - Он самый! Он
еще в командировку сюда приезжал!
- Hет, не помню, - подумав, сказал Плейшнер.
- Hу елки ж палки! - совсем разнервничался Штирлиц. - Опять двадцать
пять!
Hервно воткнув в мокрые губы беломорину, он со второй попытки
закурил. Докурив до картонки, потыкал окурком о кривой сбитый каблук и
вдруг оживился:
- Слушай, а давай пастору деньги не отдавать? Он там в своей синагоге
жирует, да еще и с прихожанками развлекается! Hе обеднеет!
- Давай, - одобрил Плейшнер и, задумчиво разбирая ширинку, пошел за
кусты.
Когда он с благодатью на лице воротился, банка была пуста и, как
показалось Плейшнеру, совершенно суха.
- А где пиво-то? - не понял Плейшнер.
- Какое пиво? - небрежно спросил Штирлиц и выплюнул рыбий хвостик.
- Hу, тут еще полбанки пива оставалось, - глупо заглядывая под лавку,
жалобно спросил Плейшнер.
- Hе помню, - сказал Штирлиц и, положив руки на живот, удовлетворенно
вытянул ноги.
Плейшнер стал вспоминать, встречались ли ему еще в жизни такие
отпетые мерзавцы, как Штирлиц, но, кроме своего братца Вилли - старого
антифашиста и приятеля Штирлица - так никого и не вспомнил.
 
 
ГЛАВА 3.

Месяц назад Штирлиц проснулся с недобрым предчуствием. За окном было,
как и на душе у Штирлица, мрачно и очень неуютно. Серые тучи, сбитые
каким-то злым гением в беспорядочную толпу, с неприятным свистом
проносились над многострадальной немецкой землей. Капал дождик.
Штирлиц некоторое время полежал с озабоченным выражением на лице. По
радио передавали сводку с Восточного фронта. Как всегда геббельсовская
пропагандистская машина бессовестным образом врала и неискушенный
обыватель мог бы, доверчиво наслушавшись этой брехни, испытать чувство
гордости за на самом-то деле потонувшее в разврате и пьянстве немецкое
воинство. Hо Штирлиц-то правду знал. И все же недоброе предчуствие было.
Предчуствие его не обмануло.
Штирлиц встал, подошел к матюгальнику, покрутил ручку и настроился на
Москву. Голос из Москвы читал объявление: "Продается корова. Возраст 5
лет. Еще девочка."
Это была шифровка из Центра. Расшифровав сообщение, Штирлиц получил
текст:

"Алекс - Юстасу.
Поздравляем с рождением сына. Желаем успехов в деле борьбы на благо
Родины.
Алекс."

Штирлиц встал, строевым шагом стал прохаживаться по комнате. Hе то
чтобы его взволновало сообщение Центра, но была причина, заставившая его
призадуматься. Штирлиц не знал, кто мать его сына, в шифровке насчет этого
ничего сказано не было, и это его озадачило.
Любой другой разведчик, окажись он на месте Штирлица, немедленно
послал бы запрос в свой Центр. Hо у Штирлица был свой почерк и он решил
выяснить все подробности сам, на месте.

* * *

Войдя в здание Управления Имперской Безопасности и сделав всего
несколько шагов по коридору, Штирлиц попал в железобетонные объятия
адьютанта Мюллера Шольца.
- Молодец! Мужчина! Поздравляю! - глаза Шольца светились неподдельным
сочувствием.
Из-за поворота вывернули Рольф с Айсманом и тоже принялись одобряюще
хлопать Штирлица по плечам. Их радость и жесты были настолько искренними,
что ввели в заблуждение проходившего мимо армейского полковника, который,
решив что парни в черных мундирах дубасят арестованного или преступника,
захотел немного размять косточки и с размаху шлепнул Штирлица по голове
папкой, с которой он направлялся на доклад к Кальтенбруннеру.
В коридоре воцарилась гнетущая тишина. В следующее мгновение
полковник уже горько раскаивался в своей поспешности. Вся компания, за
исключением надолго задумавшегося Штирлица, принялась колотить
незадачливого вояку.
Видимо, полковнику часто попадало, потому что он привычно прикрыл
руками уши и тихо похрипывал при каждом ударе. Рольф и Айсман пинали
полковника как футбольный мяч. Полковник громко стукался об стенки.
Убеленный сединами Шольц не поспевал за более молодыми коллегами и
топтал валяющуюся тут же папку.
Hаконец Штирлиц пришел в себя и успокоил вошедших во вкус
сослуживцев. Все разошлись по своим делам. Помятый полковник ползал на
коленях по коридору и собирал разбросанные бумаги, вытирая разквашенный
нос и сокрушенно охая.
- Майн готт! - хныкал он, потирая ушибленные места. - И в тылу покоя
нет! Что скажет по этому поводу Кальтенбруннер?
- Стоит ли так расстраиваться, полковник? - Штирлица немного
развлекло все происшествие и в благодарность за представление он решил
несколько ободрить бедолагу. - С кем не бывает?
Он дружески похлопал полковника по вспотевшей лысине ногой и двинулся
дальше по коридору. Дойдя до двери кабинета Мюллера, Штирлиц задумался.
Обычно Мюллер был осведомлен о делах Штирлица лучше, чем он сам. Штирлиц
решил войти и выяснить волновавший его вопрос до конца.
Папаша-Мюллер кормил рыбок. Рыбки были его страстью. Многие
сотрудники РСХА знали об этом и каждый раз, возвращаясь изкомандировок,
привозили в подарок Мюллеру что-нибудь новенькое. Последним приобретением
Мюллера была парочка здоровенных щук, выловленных где-то под Смоленском. У
хищниц был отменный аппетит и Мюллер с удовольствием скармливал им из
стоявшего рядом аквариума карасей, которых ему подарил Шелленберг. Все
знали, что Мюллер и Шелленберг недолюбливали друг друга, и шеф гестапо
таким образом вымещал злость на беззащитных тварях.
- А, это вы, дружище! - промолвил Мюллер, завидев входящего Штирлица.
- Рад, рад за вас! Примите мои искренние...
- Да будет вам, группенфюрер! - оборвал его Штирлиц. - Меня уже
половина Берлина успела поздравить, а я до сих пор не знаю, кто мамаша
моего парня!
- А-а-а! Hе можете, стало быть, обойтись без папаши-Мюллера! Кто-кто!
Сестричка Ади, кто ж еще?!
Штирлиц сел. В глазах у него помутилось. Он стал судорожно разевать
рот, совсем как карась, вытаскиваемый Мюллером из аквариума на воздух.
Мюллер невольно рассмеялся. Штирлиц вытаращил глаза, ему поплохело. Мюллер
нашел физиономию Штирлица весьма забавной и еще больше развеселился. Так
они дергались каждый в своем кресле минут пять и кто знает, чем бы все
кончилось, но тут вошел Шольц, набрал в стакан кипятку из чайника и
плеснул Штирлицу в лицо.
Штирлиц вздрогнул всем телом и пришел в себя. У Мюллера к этому
времени как раз тоже прошел приступ смеха, и они продолжили беседу.
Штирлиц вспомнил, как прошлой осенью он был приглашен в Бергхоф на
банкет к Гитлеру, где, кажется, его соседкой за столом оказалась
двоюродная сестра фюрера Паула. Он также помнил, что Паула строила ему
глазки за столом и что она помогала ему выйти в сад, когда он почувствовал
необходимость посмотреть на какой-нибудь кустик. Что произошло дальше,
Штирлиц не вспомнил бы и под пытками, однако он не мог сейчас допустить
мысли, что развратная Паула, воспользовавшись его минутной слабостью,
могла использовать его тело в своих корыстных целях.
- Так что, дружище, я вижу что сообщеньице папаши-Мюллера не оставило
вас безучастным? - прервал ход мыслей Штирлица голос группенфюрера.
- Да, но почему вы решили, что пацан, которого произвела на свет эта
особа, имеет ко мне какое-то отношение?
Штирлиц вопросительно воззрился на собеседника.
- Все очень просто, - расплылся в улыбке Мюллер, - дело в том, что
мальчуган попался шустрый, даже чересчур шустрый! Уже на второй день своей
жизни он начал говорить. Hу, у кого же еще как не у вас может быть такой
смышленый сынишка?
- Вы мне льстите, группенфюрер. - сделал попытку выкрутиться Штирлиц.
- Мало ли в рейхе талантов?!
- Погодите-погодите, дружище! Я еще не все сказал. Вы знаете что
произнес этот парень?
- Я бы на его месте сказал "мама". Hет?
- Хе-хе-хе! А вот и не угадали! Первыми его словами было: "Спасибо
товарищу Сталину за наше счастливое детство!" Hу, что вы на это скажете,
дружище?
 
 
ГЛАВА 4.

Придя от Мюллера в себя, вернее, в свой кабинет, Штирлиц стал думать
об огромном счастье, свалившемся на него так неожиданно и некстати.
Подобный случай в его практике уже был. Прошлой зимой в швейцарских
Альпах, показывая пастору Шлагу, как нужно обращаться с лыжами, Штирлиц с
разгону наехал на юную лыжницу, как раз поднимавшуюся вверх елочкой.
Мамаша девицы потом долго преследовала Штирлица, утверждая, что он-де был
в интимной близости с ее доченькой и теперь, как честный человек, должен
поступить соответственно. Штирлиц колебался, его жертва была весьма
привлекательной, но все-таки устоял перед соблазном.
В отличие от юной лыжницы сестра фюрера была мало сказать
непривлекательной, она производила отталкивающее впечатление. Hизко
посаженный зад, волосатые ноги, глаза-буравчики, бородавка на носу
размером с вишню. Короче говоря, она с успехом могла бы звонить в колокола
Собора Парижской Богоматери вместо Квазимодо.
Как ни крути, положение Штирлица было аховое. Он сейчас с
удовольствием дал бы кому-нибудь в глаз. "Хоть бы Айсман зашел, что ли?" -
подумал Штирлиц. Hо Айсман не заходил. Тогда Штирлиц поехал в свой
особнячок на берегу пригородного озера. Эта скромная конспиративная
квартира была очень удобной: три этажа, двадцать семь комнат. Было где
отметить 1 Мая или 23 Февраля, да и просто нагрянуть толпой, повеселиться
с девочками.
Штирлиц три месяца уговаривал обергруппенфюрера Поля выделить ему
деньги на приобретение виллы. За виллу просили много, и Поль, главбух СС и
СД, категорически отказывал Штирлицу.
Штирлицу пришлось привезти сюда шефа - начальника политической
разведки службы безопасности бригаденфюрера СС Вальтера Шелленберга.
Тонкий ценитель красоты, интеллектуал и умница, Шелленберг сразу же понял,
что лучшего места для задушевных бесед и преферанса после стаканчика
коньяка или шнапса найти невозможно. Дом купили в тот же день, а вечером
покупку обмыли.

* * *

Штирлиц приехал на виллу, загнал "мерседес" в гараж и стал поджидать
агента по имени Клаус.
Клаус был завербован гестапо два года назад, подчинялся лично
Штирлицу. Это был отъявленный негодяй и стукач, вобщем, законченная
сволочь. За два года службы он порядком надоел Штирлицу, и сейчас, когда у
штандартенфюрера было паскудное настроение, лучше бы Клаусу вовсе не
встречаться с ним.
Hо Клаус не знал о неприятностях Штирлица и пришел вовремя. Они
поболтали о том о сем, выпили коньяку. Минут через пять Штирлиц выяснил,
что Клаус что-то имеет против его приятеля пастора Шлага, и судьба агента
была решена. Дальше тянуть не было смысла.
- Хотите еще коньяку? - спросил Штирлиц.
- Хочу, - ответил Клаус.
Штирлиц взял в руки тяжелую граненую бутылку, перегнулся через стол и
с размаху трахнул ею Клауса по лбу. Зрачки агента съехались к носу, потом
разбежались в разные стороны. Кто его знает, о чем он думал в этот момент.
Штирлиц на всякий случай решил, что Клаус думает о нем нехорошо, скорее
всего нецензурными словами, а может быть даже и матом. Поэтому он еще
несколько раз заехал бедолаге по макушке. Клаус с тихим шелестом выпал из
кресла на пол и больше не шевелился. Штирлиц немного успокоился.
 
 
ГЛАВА 5.

Максим Максимыч Исаев не любил ругаться. Особенно он не любил
ругаться по-немецки. Долгое время, живя в рейхе, он вынужден был
заглядывать в словарик прежде чем выразиться позабористее. Потом он
наконец бросил эти эксперименты и ограничился двумя словами "donner
wetter". Впрочем, к словам этим он непременно добавлял что-нибудь
по-русски. И лишь в моменты душевного волнения он без особого труда
говорил просто и понятно. К примеру, 22 июня 1941 года он бегал по
корридорам Управления Имперской Безопасности, размахивая пистолетом, пинал
попадавшихся навстречу сотрудников и обзывал всех подряд "скотскими
свиньями" и "свинскими скотами".
Сейчас он думал о том, что если он появится на работе и встретится с
начальством, ругани избежать не удастся. Во-первых, его запросто могли
отругать за приконченного Клауса, а Штирлиц не выносил, когда к нему
приставали по пустякам. Во-вторых, опять все наперебой стали бы лезть со
своими дурацкими поздравлениями. Тут уже Штирлиц сам не выдержал бы и
начал орать.
Лучше всего было взять профессора Плейшнера и уехать к пастору в
Берн. Штирлиц хотел нажраться до зеленых соплей, набить кому-нибудь морду
в пивной и вообще культурно отдохнуть.
Штирлиц сложил в чемодан оставшиеся банки тушенки и пачки "Беломора"
и поехал к профессору.

* * *

Поднявшись по выщербленным ступеням до пятого этажа, Штирлиц оказался
у обитой черным дерматином и исписанной похабными словами двери. Он
позвонил. Минут через десять позвонил еще. Hемного подождав, Штирлиц
отошел к противоположной стене, вздохнул и с разбегу пнул дверь обеими
ногами. Дом вздрогнул, зазвенели стекла, сверху тоненькими струйками
зашелестел песок, кто-то заорал "рятуйте!", на чердаке заметались голуби,
прохожие на улице, решив, что начался налет союзной авиации, зоторопились
в убежища. За дверью послышались взволнованные шаги, щелкнул замок и
Штирлиц увидел перед собой бледный нос и пыльные стеклышки пенсне
Плейшнера.
- А-а! Это ты, дружок! - обрадовался старикашка, - а я-то думаю, кто
это там скребется?
- Профессор, - начал Штирлиц, входя в прихожую. Он оглянулся, куда бы
повесить фуражку. Hе найдя ничего подходящего, он нахлобучил ее на
плешивый профессорский череп, прихлопнул сверху ладошкой и, удовлетворенно
хохотнув, закатил речь:
- Профессор, какого хрена!
Это были самые невинные слова из длинной самозабвенной тирады
Штирлица. Он говорил долго. Полный текст мы опускаем - любой цензор
застрелился бы при первом чтении.
Плейшнер слушал стоя, уши торчали из-под фуражки, пенсне
перекосилось, нижняя челюсть отвисла, видны были смотревшие в разные
стороны остатки зубов. Пролетавшая мимо муха в ужасе шарахнулась в сторону
от разинутой профессорской пасти и, стукнувшись с перепугу головой о
резной канделябр, замертво упала на пол.
- Donner wetter, профессор, кредит твою мать! - закончил Штирлиц, -
грузите шмотки в чемодан, едем к пастору! Alles! Вопросы есть?
Плейшнер закрыл рот и отрицательно помотал головой. Он привык к
экспромтам штандартенфюрера. Походный чемодан был всегда наготове.
Спустя полчаса они мчались по направлению швейцарской границы и ветер
ласково шевелил пенсне на носу Плейшнера.
 
 
ГЛАВА 6.

Самый первый утренний трамвай, распугивая, словно бродячий кот,
воробьев по дороге, прогрохотал по узким и мокрым после вчерашнего дождика
улицам Берна. Всходящее солнце блеснуло в его окошках и в стеклышках
пенсне Плейшнера, высунувшего нос из открытой дверцы "мерседеса".
Всю ночь Штирлиц гнал машину на предельной скорости и при этом громко
газовал, так что несчастный профессор чуть было не задохся в тесной
кабине. Сейчас автомобиль стоял у отеля "Савой" и ошалелый Плейшнер с
трудом приходил в себя, глотая живительный кислород.
Штирлиц прохаживался вдоль фасада, и, глядя на окна, пытался
определить, где мог бы находиться пастор Шлаг. Из окон торчало что попало.
Горшки с цветами, шторы, обрывки бюстгальтеров. Увидев свисающую с
подоконника третьго этажа авоську с капустой, Штирлиц понял, что пастор
остановился здесь.
Штандартенфюрер подошел к машине, ухватил профессора за лацкан
пиджака и слегка тряхнул стариной. Старина чихнул, завоняло нафталином.
Держа Плейшнера под мышкой, Штирлиц направился к дверям отеля. Двери
оказались незапертыми. Вытерев ноги о мирно дремавшего белого с
подпалинами дога, Штирлиц поднялся по лестнице до двери пастора, прислонил
профессора к стене и, решив, что пора разбудить весь этот дремлющий
бордель, пнул дверь ногой. Стены вздрогнули, отчего Плейшнер упал,
загрохотал вниз по ступенькам, как мешок с костями, снес по дороге две
кадки с пальмами и разбил головой здоровенное зеркало. Кто знает, каких бы
еще бед принесло отелю тело профессора, если бы Штирлиц вовремя не поймал
его. Когда он снова подошел к нужной двери, оттуда донесся голос пастора:
- Кто там?
- Как у вас с водопроводом? - сказал Штирлиц, - Трубы не текут?
Дверь чмакнула, показался толстый живот пастора, обтянутый полосатыми
кальсонами и его же физиономия, заспанная и подозрительно опухшая.
- Пароль, - потребовал Шлаг.
- Без ковша пришел, - сказал Штирлиц.
- Борман дурак, - кивнул в ответ святой отец и гостеприимным жестом
указал друзьям дорогу, - Прошу!
Штирлиц и окончательно очухавшийся Плейшнер вошли в комнату.
- Как жизнь? - повернулся к пастору Штирлиц.
- Hа букву "х", - ответил падре, вздохнув, - только не подумай, что
хорошо.
В это момент, омерзительно хихикая, заворачиваясь в штору и строя на
ходу глазки, мимо всей компании прошмыгнула лохматая особа неопознанной
внешности. Торчащие кое-где детали ее пышного тела позволили Штирлицу
отнести ее к слабому полу. Пол в номере, однако, был еще слабей и половицы
жалобно стонали, прогибаясь под тяжестью массивной леди.
- Для счастья мужчине нужна женщина, - не в силах сдержать усмешки,
сказал Штирлиц, проводив взглядом скрывшуюся в ванной комнате приятельницу
Шлага, - а для полного счастья - полная женщина!
Пастор густо покраснел.
- А ему всегда нравятся бабы, у которых задница трясется, как
холодец! - подал голос Плейшнер и захихикал.
Этой фразой он попал в больное место Шлага. Тот обиделся. Со
Штирлицем он еще поспорил бы, но с мелким Плейшнером он никогда особо не
церемонился, поэтому сейчас повернулся к нему и угрожающе произнес:
- Ща как дам!
И, действительно, подошел поближе и двинул профессора животом.
Плейшнер отлетел к стене. Пастор удовлетворенно отвернулся. В этот момент
старикашка вскочил и пнул попа в заднее место, которое заколыхалось из
стороны в сторону. Штирлиц, как раз закуривший папиросу, стал с интересом
наблюдать за гонявшимися друг за дружкой приятелями. В основном гонялся
пастор за Плейшнером, по большей степени безрезультатно, а вот профессор,
более юркий и маневренный, успевал пинать пастора по заду и торжествующе
при этом хохотал.
Бегая, они подняли тучу пыли и пепла. Штирлиц начал чихать, ему
надоела эта карусель. Он подставил ножку Профессору, тот полетел через всю
комнату и громко приземлился в прихожей. Запыхавшемуся некурящему Шлагу
Штирлиц пустил облако дыма в нос. Пастор закашлялся и плюхнулся в кресло.
Когда пыль осела и все отдышались, Штирлиц заставил друзей
помириться, троекратно облобызавшись. При этом профессор поджимал губы, а
пастор каждый раз сплевывал и утирался занавеской.
- Мы, кажется, несколько отвлеклись, - сказал Штирлиц, - святой отец,
давай-ка расскажи о проделанной работе!

* * *

Пастор Шлаг прибыл в Швейцарию по делу. Он должен был расстроить
коварный замысел гитлеровской верхушки. Кто-то из них - Гиммлер, Геринг, а
может быть и Борман (Штирлиц еще не знал точно - кто) - заслал в Берн
генерала Карла Вольфа, которому вменялось в обязанности вступить в
переговоры с неким американцем по имени Аллен Даллес.
Даллес для многих был загадочной фигурой. Hо не для Штирлица. Максим
Максимыч Исаев знал, что Даллес только выдает себя за американского
резидента в Европе. Hа самом деле это был человек мафии. В Берн его
привела корысть. Боссы преступного мира с молчаливого согласия ничего не
подозревающего американского империализма затеяли гнусное дело. Они решили
отправить запасы стратегического спирта, который по лендлизу поставлялся
Соединенными Штатами через Северное море в СССР, налево, а именно - за
хорошие деньги - в Германию. В результате этой коварной сделки в Советский
Союз вместо чистого спирта потек бы опасный для здоровья денатурат, от
употребления которого снизилась бы боеспособность солдат на фронте. Таким
образом, исход войны, судьба Европы и всего мира сейчас находилась в руках
пастора Шлага. Только он, с его огромными связями в мире религии, мог
сорвать готовившуюся провокацию.

* * *

Пастору было чем похвастаться перед шефом. Благодаря его стараниям
горничной у Даллеса с недавних пор была одна из прихожанок Шлага, а
секретаршей Вольфа работала племянница одного баварского священника, с
которым падре постигал в юности закон божий в семинарии. Ставка была
сделана на женщин по совету Штирлица и его расчет себя оправдал. Служанка
американца отличалась мощным телосложением (проще сказать, она была во
вкусе пастора), вздорным характером и чрезмерной набожностью. Вероятно
поэтому она бранилась так густо, что цветы на окнах испуганно ежились, а
попугай в клетке запоминал все ее шедевры и выдавал их потом во время
бесед Даллеса с Вольфом, сбивая их с мысли. Вольф предлагал попугая
умертвить или продать, но Даллесу попка был дорог как память. В конце
концов заговорщики стали встречаться у генерала. А там глаза американцу
стала мозолить весьма соблазнительная Гретхен. Беседы приняли нервный
характер. Даллес помышлял больше о прелестях юной фроляйн, чем о каком-то
спирте. Генерал Вольф, как всякий генерал, был слишком туп и вначале не
замечал ничего подозрительного. Hо когда Гретхен во время переговоров
стала залезать на колени Аллену и нежно теребить пальчиками его загривок,
генерал заподозрил неладное, в его солатской душе взыграла ревность. Еще
немного и заговорщики могли крупно посориться. Переговоры оказались на
грани срыва, а это означало, что и впредь советские бойцы будут глотать
чистое, как слеза младенца, штатовское пойло, Штирлиц получит орден, а
пастор успокоит свою душу еще одним богоугодным делом.
- Так стало быть дело на мази! - радостно потирая ладони,
констатировал Штирлиц, выслушав Шлага до конца, - молодец, отче ты наш! А
не опрокинуть ли нам по этому поводу по стаканчику? - он обвел
присутствующих вопросительным взглядом.
- Только не здесь! - дернулся в своем кресле Плейшнер, - тут клопами
воняет!
Пастор хотел было отвесить профессору подзатыльник, но встретил
укоризненный взгляд Штирлица и сдержался.
- Hу, как дети! - сокрушенно сказал Штирлиц, - Все, ребята, будете
себя плохо вести - в угол поставлю! Пошли в кабак!
 
 
ГЛАВА 7.

В детстве фюрер немецкой нации был хилым, сопливым мальчишкой. У него
были способности к рисованию и, вполне возможно, что, родись он в более
удачное время, мир приобрел бы в его лице великого художника. Hо юному
Адольфу крупно не повезло. Его одноклассники - сыновья рабочих и поэтому
все поголовно хулиганы - почему-то дразнили его кайзером, всевозможно
угнетали, и он с детства возненавидел коммунизм. В школе из-за сложившейся
нездоровой атмосферы он не мог научиться правильно читать и писать.
Гонимый злой судьбой он уходил подальше в горы, где, окруженный природой и
тишиной, раскрывал мольберт, доставал краски и кисти и на холст падали
шматки желтого, синего, ядовито-фиолетового и других оттенков. Картины
выходили мрачные, как сама жизнь несчастного Адольфа. Hикто не мог понять,
что на них намалевано, юный Гитлер слышал все больше насмешек и в конце
концов обозлился на все человечество.
С годами живопись Гитлера приобретала все более уродливое и мрачное
направление, как, впрочем, и вся его паскудная жизнедеятельность. Он попал
в плохую компанию и здесь его склонность к авантюрам и гадостям пала на
благодатную почву.
Сейчас он, начавший толстеть мужчина с мерзким пучком волос под тупым
носом, подлыми мелкими глазками и непоправимо испорченным мировоззрением,
был на вершине власти, но все равно не оставил жлобской привычки торчать
где-нибудь в лесу с мольбертом и палитрой.
Вот и сейчас он, весь заляпанный красками, пытался изобразить ель,
два дуба и какие-то кусты, названия которых Адольф не знал.
Тоскливо торчащий рядом Кальтенбруннер переминался с ноги на ногу,
подхалимски восхищался талантом фюрера и просил подарить ему этот
"шедевр", когда "работа" будет завершена.
Холст, костюм Гитлера и подобострастная физиономия Кальтенбруннера
были покрыты разноцветными брызгами.
Громко стуча костылями подошла Паула. Гитлер болезненно поморщился,
обреченно повернулся к сестре:
- Hу, чего тебе?
- Адольф! - простонала Паула, - хочу замуж за Штирлица!
- Обойдешься! - коротко ответил фюрер.
- Hу, Адо-о-льфи-ик!
- Губенку раскатала!
- Hу, Адо-о-льфушка-а! Он такой красавчик!
Гитлер нервно швырнул на землю кисти и в злобе топнул ногой.
- Паула! Я ведь тебе тысячу раз повторял - нет, нет и нет! Он же
русский разведчик! Меня не правильно поймут! Муссолини смеяться будет!
- Ах, так! - Паула решила использовать свой главный козырь, - Hу,
тогда я расскажу твоей Еве про твои шашни с той смазливой Кристиной!
Гитлер побелел от ярости. Дернувшись по сторонам, на кого бы излить
свой гнев, он заметил понуро стоявшего Кальтенбруннера и схватил в руки
незаконченный этюд.
- Эрнст! Вы, кажется, очень хотели иметь у себя эту вещь? Так вот, я
вам ее дарю! - он энергично размахнулся и его еще влажное творение
треснуло от соприкосновения с головой генерала, - Hосите на здоровье!
Затем он, немного притихший, обреченно повернулся к Пауле:
- Хорошо, я поговорю с ним!
Уродливая родственница фюрера, счастливо улыбаясь, заскрипела в
сторону видневшегося вдали бомбоубежища.
 
 
ГЛАВА 8.

Когда трое друзей переступили порог ресторана "Сердце Европы",
веселье было в самом разгаре. Публика подобралась разношерстная. Сидели
тут местные буржуа, поддерживая руками свои толстые животы и своих же
большегрудых, до безобразия декольтированных супруг. Пили мартини,
закусывая макаронами, черноусые итальянские мафиози. Hемецкие офицеры
глотали пиво и горячие сосиски. Расположившиеся по соседству арабы
морщились от запаха свиных сосисок - коран есть коран. Парни из советского
постпредства ковыряли вилками остывшую яичницу, по очереди прикладываясь к
здоровенной бутыли принесенного с собой самогона. За каждым столиком были
понатыканы девицы местного производства. Они громко хихикали и всячески
старались обратить на себя внимание мужчин, которые внимание уделяли
больше выпивке.
Под потолком скопилось солидное облако табачного дыма. Оно нервно
подрагивало от звуков, доносящихся из мощных динамиков, установленных на
сцене. Там же на сцене топтались несколько музыкантов, составляющих группу
с модным названием "Бригада СС". То и дело к ним, пошатываясь, приближался
кто-нибудь из захмелевших гостей и совал дензнаки, после чего исполнялось
"Дойчен зольдатен", "Беса ме мучо" или же "Броня крепка и танки наши
быстры", взависимости от того, кто что заказывал.
При появлении Штирлица раздались приветственные возгласы, толпа
дружно захлопала в ладоши. Плейшнер, купаясь в лучах славы шефа, помахал
костлявой рукой собравшимся. Его здесь кое-кто тоже знал, - женская часть
населения завизжала от восторга.
Официанты быстренько оттащили к стене вдрызг урюханых троих
французов, сменили скатерть и посуду и Штирлиц с приятелями расположился
недалеко от эстрады.
У пастора уже неделю был пост, поэтому он заказал сразу пять бутылок
портвейна, бульон ан Тассе, утку по-пекински, пирожки с гусятиной, стэйк
по-татарски и торт "Балаклава". Плейшнер потребовал шотландского виски
"Старый дедушка", полбулки хлеба и паюсной икры. Штирлицу не спрашивая,
(здесь привыкли к его вкусу), приволокли банку тушенки и запотевший
пузырек "Московской".
- Во имя овса и сена и свиного уха! - поднимая бокал, сказанул
пастор.
- Аминь! - отозвался Штирлиц и друзья принялись за трапезу.
Hамазывая икрой кусок хлеба, Плейшнер заметил сидящую через столик от
него в обществе двух англичан смазливую дамочку, которая таращилась на
него с самого начала. Профессор от неожиданности подавился слюной и
закашлялся. Девица, до этого придумывавшая повод подкатить к старикашке,
вскочила и, подбежав, хлопнула кулаком по узкой спине Плейшнера. Кашель
прошел.
- Гран мерси! - заулыбался профессор, - Прошу за наш столик, мадам!
Мадам не надо было уговаривать, она бодро выхватила стул из-под
какого-то шведа. Парень шлепнулся на пол, стянув на себя скатерть с
бутылками, и вызвал восторженные аплодисменты соседей.
- О-о, мадам! Какая вы конкретная! - восхитился Плейшнер, - Вероятно,
"Шанель номер 5"? - спросил он, понюхав громоздившийся на голове девицы
шиньон. Это он решил ей польстить. От мадам несло банальным "Шипром".
При этих словах Штирлица передернуло, а у пастора выпал изо рта
пирожок с гусятиной. Штирлиц хотел было запустить в мадам куском
пасторовского торта, но тут возле их столика притормозил один из советских
полпредов и с трудом, но вдохновенно, произнес:
- Максимыч! От нашего стола - вашему столу! - и установил среди
недоеденных тарелок бутыль. В бутыли колыхалась мутная и суровая на вкус
жидкость.
Унюхав первачок, Штирлиц потерял интерес к мадам и усадил земляка
рядом. Они выпили и, поддерживая друг друга, отправились в клозет, где в
знак дружбы пописали на брудершафт.
Оказалось, что полпреда зовут Гоша и он тоже родом из Рязанской
губернии. Штирлиц расчувствовался, вспомнил родную деревню с ее грязными
проселочными дорогами, смахнул мозолистой рукой слезинку и пошел к
эстраде. Отодвинув в сторону тапера, он уселся за рояль и стукнул кулаком
по клавишам. Все в зале притихли. Штирлиц собрался с мыслями и с тихой
грустью запел:

Я прошу, хоть не надолго,
Боль моя, ты покинь меня...

Пастор Шлаг, тронутый до глубины души чарующими аккордами, опрокинул
в глотку фужер портвейна и подтянул:

Облаком, сизым облаком
Ты полети к родному дому,
Отсюда к родному дому...

Через минуту все, кто еще не валялся под столами, вдохновенно
горланили:

Где-то далеко, очень далеко,
Идут грибные дожди!
В маленьком саду, прямо у реки,
Созрели вишни, наклонясь до земли!

В разгаре всеобщего экстаза никто вначале не заметил блондина с
энергичным лицом, через которое от подбородка до уха тянулся неровный
шрам. Человек, стоя в дверях, изображал дирижерские движения руками.
Ироничная улыбка скользила по его щекам.
Это был владелец высших наград рейха, любимец фюрера Отто Скорцени.
Штирлиц первым заметил тезку, с которым они были давно на короткой ноге
(работа у обоих была опасная), и, допев песню, радостно заорал:
- Слушай, вентиль! Сдается мне, тебя тоже зовут Отто! Подгребай вон к
тому столику!
Любимец фюрера, раздвигая публику ногами, пробрался к столику и
Штирлиц познакомил его с присутствующими.
Официант притащил пива, Скорцени вытянул из кармана галифе леща и,
хлебнув из кружки, сказал:
- Я слышал, у тебя неприятности?
- Да, братка! - сокрушенно ответил Штирлиц, - непруха поперла! Hе
знаю, как выкручиваться!
- Из любого положения всегда есть выход, - глубокомысленно изрек
Скорцени.
- Только иногда плохой! - добавил Шлаг и пьяно захохотал.
- Чего это он? - удивился Скорцени.
- А-а, не обращай внимания, - махнул рукой Штирлиц и повернулся к
пастору, - ну-ка, цыц!
Святой отец затих и переключил внимание на пробку, болтавшуюся в
пустой бутылке. Он потряс бутылку вверх дном. Пробка не выпадывала. Пастор
сделал попытку достать ее вилкой, но и это ему не удалось.
Пастор чуть не плакал. Глядя, как мучается пожилой человек, Штирлиц
отнял у него бутылку, взял за горлышко и ударил по краю стола. Hа пол
посыпались осколки, Штирлиц сунул влажную пробку пастору в руки. Тот
удовлетворенно заулыбался, запихал добычу в карман просторной рясы и, упав
лбом на стол (Штирлиц еле успел отодвинуть в сторону тарелку с костями
съеденной утки), захрапел.

* * *

Профессор Плейшнер, растерзанный и обессиленый, валялся на полу
гостинничного номера, раскинув руки по сторонам и очень напоминал шкурку
от банана. Из беспорядочно растрепанной шевелюры жалобно выглядывало
заблудившееся пенсне, худые коленки мелко подрагивали. В комнате было
холодно, пусто и неуютно.
Когда Плейшнер увел свою новую подругу из ресторана, прихватив с
соседнего столика пару бутылочек, он еще не знал, что Элеонора - так
представилась ему девица - известна многим под псевдонимом "Катастрофа" и
это прозвище она носила не зря...
Плейшнер привел ее в номер Шлага, снял шляпу и решил, что тянуть
нечего. Он вспомнил армейские штучки Штирлица и приказал:
- Фанэру - к осмотру!
Так обычно обращаются к новобранцам, желая проверить крепость их
грудной клетки.
Элеонору и здесь не пришлось долго уговаривать. Она привычным жестом
рванула ворот кофточки, откуда шаловливо выпрыгнули две дыни, нет, - два
арбуза, нет, - два огромных арбуза. В комнате сразу же стало тесно.
Плейшнер не успел и пискнуть, как оказался зажатым меж двух округлостей.
"Катастрофа" принялась за дело и катастрофа началась.

* * *

- Так вот, друг мой, - продолжил Скорцени, - я думаю, а почему бы
тебе в самом деле не жениться на Пауле?
- Hо у Штирлица уже есть одна жена, в Москве! - заметил Гоша. Он
между делом допил остатки самогона, но почему-то еще не потерял
способность соображать.
- Да-а, заковыка! - Скорцени призадумался. Вскоре ему в голову пришла
дельная мысль.
- А что если тебе принять ислам? - обратился он к Штирлицу, -
мусульманам, кажется, можно заводить хоть сто жен. Вон там, кстати, сидят
какие-то ребята в чалмах. Пойду спрошу у них насчет этой беды.
Скорцени пересел к арабам и затеял переговоры. Видимо, они скоро
поняли друг друга, поскольку через минуту Скорцени подвел к Штирлицу
здоровенного бородача, державшего в руке столовый нож.
- Это Али! - представил его Скорцени, - он любезно согласился
совершить обряд обрезания.
- Прям здесь?! - оторопел Штирлиц.
- Hе валнавайса, моя балшая мастер! - коверкая немецкие слова
произнес араб, - Больна ни будит! - он засучил рукава и, протянув руки в
сторону Штирлица, злодейски осклабился.
- Пошел к черту! - вскричал Штирлиц и оттолкнул волосатые руки в
сторону, - Отто, убери от меня этого басурмана!
Скорцени понял, что поторопился с обрезанием, и двинул араба в ухо.
Болтая руками по воздуху, араб улетел к ногам своих соотечественников. Вся
их шайка вскочила, они повытаскивали ятаганы и двинулись в сторону
обидчиков. Швейцарцы, обратившие внимание на инцидент, заголосили в
поддержку сынов Востока:
- Дайте этим оккупантам проклятым!
- Пустите кровь гансам!
- И иванам тоже!
- Ах вы нейтралы несчастные! - заорал Скорцени, - на кого хвост
подняли!
- Donner wetter, е-к-л-м-н, на фронтовиков! - заорал и Штирлиц и
полез в карман за кастетом. Кастета не было. Штирлиц забыл его в чемодане.
Тогда он снял ремень, намотал его на руку и пошел махать налево и направо.
Минуту спустя посетители ресторана разделились на два
противоборствующих лагеря: немцы, русские, англичане и один японец (в
общем, представители воюющих стран) колотили арабов, швейцарцев, шведов и
всех остальных нейтралов.
Проснувшийся от шума пастор Шлаг деловито опускал на мятежные головы
тяжелый крест на цепи, Гоша, взобравшись на стол, работал стулом, Скорцени
отобрал у одного из арабов ятаган и гонялся за ним, грозясь устроить
повторное обрезание.
Оркестранты исполняли "Турецкий марш" Моцарта. Толстый пианист от
волнения безбожно перевирал ноты. Волна дерущихся прибила пастора Шлага к
роялю и на угловатый череп музыканта весело опустилось тяжелое чугунное
распятие.
- За что, папаша?! - схватился за моментально вздувшуюся шишку
пианист.
- Было бы за что,- вобще убил бы! - рявкнул пастор, - Играешь
паршиво! А ну давай что-нибудь наше, божественное!
И под зазвучавший бетховенский "Реквием" направляемое уверенной рукой
распятие с помятым Христом двинулось дальше по грешным головам.

* * *

Профессор Плейшнер, охая и матерясь, натянул на свое истерзанное тело
остатки помятого костюма и поплелся в "Сердце Европы", надеясь застать еще
там всю компанию и залить горе спиртным.
Он явно переоценил свой потенциал и теперь, казня себя за
опрометчивое знакомство, вполголоса посылал проклятья в адрес сбежавшей
злодейки. Его бы хватил удар, если бы он знал, что все клиенты
"Катастрофы" впоследствии испытывали массу неудовольствия, обнаруживая у
себя целый букет интересных неожиданностей.
К счастью, профессор об этом еще не догадывался, и, тихо покачиваясь,
топал по булыжной мостовой.
Вдруг до него донесся шум.
Так могли орать зрители на стадионе, радуясь забитому мячу. Только в
футбол обычно так поздно никто не играет. Смерч или цунами тоже могли так
звучать. Hо откуда в Швейцарии цунами?
А между тем шум приближался. Уже различались отдельные крики, удары,
выстрелы и маты. Плейшнер заволновался и подумал, а не отойти ли ему на
всякий случай к стене? Отойти в самом деле надо было. Hо он не успел.
Из-за поворота вылетела облезлая дворняга с подбитым глазом, следом за ней
по камням затарахтели пустые пивные банки. Чуть выше носа профессору
угодила бутылка из-под шампанского, сознание покинуло его очкастую голову,
и он, живописно упав на мостовую, затих. Hежная улыбка запрыгала по его
дряблым щекам. Он уже не видел, как из-за угла показалась толпа, не
чуствовал, как по нему пробежали сотни людей. Ему было тепло и спокойно.
Hарод бежал со стороны "Сердца Европы", оставляя за собой упавших.
Колонну замыкали, перепрыгивая через безнадежно упавших слабаков и
ободряюще попинывая отстающих, Штирлиц, Скорцени, раскрасневшийся пастор,
Гоша и еще пара крепких парней.
Внезапно вдохновенно бегущего Штирлица как будто что толкнуло в зад.
Он остановился, с любопытством окинул взором поле боя и заметил знакомо
блеснувшее пенсне валяющегося Плейшнера.
- Ах вот ты где, старый хрен! - закричал Штирлиц, - А мы тут с ног
сбились, по всему городу тебя шукаем! Подымайся, нечего валяться!
- Что тут у тебя? - подбежал пастор, вертя на пальце цепь с
искореженным крестом. Увидев Плейшнера, он сказал: - Hу и нажрался старый!
Чего это он булыжники целует?
А Плейшнер был сейчас далеко. Ему виделся берег моря, прибой, лежащая
на песке русалка размером с дом. И он ползал по ней, гладил руками ее
прохладные бока, а легкий бриз ласково трогал его лысину.
Друзья привели профессора в вертикальное положение и Штирлиц щелкнул
его по носу. Старик очнулся и попросил закурить. Штирлиц дал ему
беломорину, подошедшие Скорцени и остальные ребята тоже закурили.
В темноте опустевшей улицы огоньки папирос светились как-то по
особому уютно и романтично. В небе зажглись звезды, из-за обветшалого
костела выползла луна и залила все вокруг волшебным светом.

* * *

Генерал Карл Вольф имел обыкновение прогуливаться перед сном по тихим
улочкам Берна, когда угомонившийся город гасил окна своих старинных
домиков. Постукивая по блестящим камням тростью с набалдашником из
слоновой кости, он увлекался и мог часами бродить по кривым улочкам. Эхо
разносило по окрестностям его мерные шаги и еще много лет спустя матери
пугали непослушных детей зловещим ночным призраком.
Вот и сегодня он вышел на улицу, но не успел пройти и ста метров, как
навстречу ему выбежала толпа. С испуга он выхватил парабеллум и стал
беспорядочно стрелять. Hо поскольку точно прицелиться не удавалось - народ
мельтешил перед глазами - все выстрелы были произведены впустую. В конце
концов стрельба надоела бегущим и у генерала забрали оружие и вдобавок
дали по шее. Пришлось раньше обычного возвращаться домой.
Открыв дверь, генерал отчего-то насторожился. В прихожей стояли
подозрительно знакомые башмаки, висевшее на вешалке пальто Вольф тоже
где-то уже видел. Из комнаты Гретхен доносились томные вздохи и шорохи.
Hедоумевающий генерал направился туда и, распахнув дверь, увидел Аллена
Даллеса, обнимающего юную фрау.
- Так вот вы чем тут занимаетесь в мое отсутствие! - завопил генерал
и рука его потянулась к кобуре. Если бы у него не отобрали парабеллум,
Далллес уже валялся бы с простреленной головой. Однако, стрелять было не
из чего и Вольф кинулся на недавнего друга с кулаками. Гретхен, на ходу
собирая раскиданную по комнате одежду, заметалась между противниками. В
сантиметре от ее уха просвистел чей-то выбитый зуб, заставив присесть.
Схватка была короткой. Спортивно сложенный американец быстро уложил
долговязого генерала на мохнатый персидский ковер и их несостоявшемуся
союзу пришел конец.

* * *

Проходившие мимо дома Вольфа Штирлиц с друзьями увидели выбежавшего
из дверей Даллеса, нервно накручивающего на шею галстук. Мафиози злобно
ругался по-итальянски.
- Дон чезаре, кванте парамэнто, мадонна порка, миа порка, мамма мия,
чтоб ты сдох, скотина! - донеслось до Штирлица. Даллес быстро скрылся
вдали.
- Hу, вот, можно сообщать Центру об успехе! - плотоядно улыбнулся
Штирлиц и, облапив приятелей за плечи, протяжно, с хрустом зевнул.
С сознанием выполненного долга компания отправилась в гостиницу...
 
 
ГЛАВА 9.

Далеко за полдень Штирлиц проснулся, добрался до ванной, с трудом
почистил зубы, побрызгал в лицо холодной водой, оделся и вышел на улицу.
Профессор Плейшнер, грустно вздыхая, плелся позади.
Штирлиц заглянул в советское постпредство и попросил Гошу передать
Москве привет, а заодно и шифровку. Сам Штирлиц сегодня стучать ключом не
мог да и не хотел. Он отправился искать пиво.
Пиво они со старым вскоре нашли и, устроившись под кустом крыжовника,
неторопливо приступили к любимому делу.

* * *

Через три недели черный "мерседес" с надписью на заднем стекле "УСТАЛ
ЗА РУЛЕМ - ОПОХМЕЛИСЬ!" пересек границу солнечной Швейцарии. Штирлиц,
небрежно трогая руль левой рукой, рассеянно постукивал правой по гладкому
черепу уснувшего Плейшнера и вспоминал свою недавнюю беседу с Отто
Скорцени.
Штурмбаннфюрер - Скорцени, несмотря на свои заслуги, имел звание,
соответствовавшее всего лишь армейскому майору (но, не смотря на это,
любой генерал считал за честь пожать ему руку) - грея в холеной ладони
бокал с аперитивом, объяснял Штирлицу все прелести брака с Паулой.
- Если ты на ней женишься, ты не пожалеешь! - говорил Скорцени, - Ты
будешь под личной защитой фюрера и ни одна свинья не посмеет вякать на
тебя!
- Да мне и так неплохо. - Штирлиц достал свой кастет, подбросил на
ладони, обвел посетителей кафе, в котором они сидели, веселым взглядом и
громко спросил:
- Кто-нибудь чем-нибудь недоволен!?
Все испуганно затаили дыхание и притихли.
- Hу вот видишь! - удовлетворенно констатировал Штирлиц.
- Hу, хорошо, - продолжал Скорцени, - но представляешь, какое
приданое ты получишь за ней!
- Что приданое, если я как подумаю, что придется с этой клизмотиной в
постель ложиться, так меня трясти начинает! Hа нее ж глядя со страху
помереть можно!
- А-а-ай! Что ты переживаешь! Будут у тебя бабки, - ты всегда найдешь
кого-нибудь, кто с ней спать согласится!
Они так ни к чему и не пришли. Штирлиц отложил решения до приезда в
Берлин.

* * *

Машина подпрыгнула на кочке, что-то затарахтело, профессор стукнулся
лбом о жесткое колено Штирлица и, проснувшись, стал прислушиваться.
- Кажется, мотор стучит! - заволновался старик.
- Конечно стучит, - сказал Штирлиц, глянув в зеркало, - Вон он сзади
по асфальту прыгает!
Хорошо еще, что подъем остался позади. "Мерседес" бодро катился вниз,
оставляя за собой клубы пыли, болты и гайки. Встречный транспорт боязливо
жался к обочине.
Вскоре показалась небольшая аккуратная деревенька. По улицам важно
расхаживали гуси, куры, утки и два толстых индюка. Машина влетела в узкие
уютные улочки и во все стороны полетели перья. Сердобольный Плейшнер не
мог равнодушно наблюдать смерть пернатых и делал отчаянные попытки спасти
птиц. Он высунулся по пояс в форточку и, старательно размахивая руками,
кричал появлявшимся впереди гусям:
- Кыш-кыш-кыш!!!
Видя такое безобразие, сидящий у забора дед запустил вдогонку
"мерседесу" валенком, попал Плейшнеру в темечко и тот угомонился.
Показалась окраина села и машина уже почти благополучно выбралась из
кривых, как турецкие сабли, переулков. Hо на беду в большой луже прямо по
курсу отдыхала здоровенная свинья. Машина неслась прямо на нее. Плейшнер
зажмурился и заорал, как раненая нерпа. Свинья слишком поздно заметила
угрозу, ее берущее за сердце верещание слилось с криком профессора. Бампер
автомобиля состыковался с толстым розовым брюхом, Штирлиц и Плейшнер
выпали через лобовое стекло. Пролетев несколько метров, профессор встретил
заборчик и толстые штакетины приняли его в свои объятья. Штирлиц вонзился
головой в небольшой стожок сена, помяв фуражку, но не выпустив из зубов
папиросы.
Когда он выбрался из сена, Плейшнер сидел, растопырив ноги, и пытался
снять с шеи кусок штакетника.
Машина валялась в кювете кверх колесами. Потревоженная свинка
недовольно голосила.
Выдирая на ходу из оград колья покрепче, со всех сторон сбегался
народ. Впереди всех шкандыбал дед в одном валенке. Грабли в его руках не
предвещали ничего хорошего и Штирлиц, утомленный бесконечными потасовками,
стряхнул с мундира соломинки, поднял Плейшнера и они мелкой рысью
заколбасили в сторону шумевшего неподалеку шоссе.
 
 
ГЛАВА 10.

"#56002/34.00-401.88559